Дорогой героя
Шрифт:
От злости, от того, что надо было доказать этому рвачу, что и трудный пай по плечу настоящему, честному забойщику, он взялся за дело. Рубал пять, десять минут, сильными меткими ударами откалывая глыбы угля, не чувствуя усталости. Так до конца смены и не отдал Борщеву обушок. А когда вырубил весь отведенный тому пай дочиста, сказал спокойно:
— Вот как надо!
Борщев молчал. С той поры он уже не требовал у бригадира пай получше, на любом работал до хруста в костях. Никто из забойщиков не мог за ним угнаться. Вскоре имя его появилось в районной газете.
Бридько
После того как в лаве была ликвидирована профессия забойщика, Федот Борщев решительно заявил Бридько:
— Как хочешь, Иван Иванович, обушок на лопату я не сменяю, в навалоотбойщики не пойду. Работы для меня, забойщика, кругом хватит.
С тем и ушел.
Бридько даже не успел спросить, куда же он уходит, не успел сказать, что недалеко то время, когда обушок, так же как и лопату, придется сдавать в музей…
В тот день он все думал об этом упрямом человеке: уйдет в самом деле или не уйдет? Может, завтра койка Федота Борщева в общежитии окажется пустой и парторг Николай Семенович Щетинин спросит его, Бридько: «Как вы могли прославлять дезертира в газете?»
Безусловно спросит!
Но Борщев не ушел, а стал работать на другом участке, где в забойщиках все еще была нужда. Иван Иванович успокоился: не придется краснеть перед парторгом.
Парторг Щетинин почти ежедневно бывал на третьем участке и радовался переменам. Участок становился все более подтянутым, опрятным. Подземные пути в штреках не были захламлены, как у других. Вдоль стен, по расчищенной канавке, тускло отсвечивая, спокойно текла вода, нигде не задерживаясь, не образуя луж. Ни одной сломанной стойки, ни одного вывалившегося верхняка. За всем этим стояли люди, их усердный труд, их любовь к своему горняцкому делу.
Когда бы парторг ни появился в лаве, там не умолкал радостный грохот, всегда горел яркий свет и навалоотбойщики размеренными движениями перекидывали уголь в рештаки. Во всем этом Щетинин видел не только организаторский талант молодого руководителя, но и его волевой характер, умение работать с людьми. Недаром о Бридько говорили на участке:
— Крутехонек, но зато справедлив!
Бридько помнит один из разговоров с парторгом. Как-то Щетинин пригласил его к себе. Усадил, а сам принялся вышагивать по небольшому кабинету.
— Выкладывай-ка, Иван Иванович, что будем делать с твоим новшеством.
Спокойный, собранный, он, как всегда, говорил не спеша, взвешивая каждое слово. Взгляд у него чуть улыбающийся, добрый, располагающий. «О чем он? — подумал Бридько. — О переноске рештаков в лаве?»
— Ну какое же это новшество? — ответил он и пожал плечами.
Щетинин чему-то улыбнулся, взял с книжной полки районную газету, подал ее Бридько.
Мы с тобой не видим ничего нового в том, что сделано в вашей третьей восточной лаве, а вот район оценил это.
В газете в самом деле была помещена корреспонденция о работе участка, которым руководил Бридько. В ней говорилось о скоростном продвижении лавы,
Иван Иванович вспомнил, что на днях у него на участке действительно был сотрудник газеты. Почти всю смену он неотступно ходил за ним, беседовал с рабочими. Исчез он так же внезапно, как и появился. И вскоре Иван Иванович забыл о нем.
У Бридько было какое-то двойственное отношение к газете. Ему казалось, что корреспондент приукрасил положение дел на участке. Ну а то, что замечено хорошее, радовало.
Парторг понял это.
— Корреспондент откопал главное, новое. Молодец! — сказал Щетинин.
Он сел напротив Бридько и, как бы готовясь к длительному и задушевному разговору, положил ему на плечо руку.
— Вот что, дорогой Иван Иванович, надо по-настоящему начинать пропаганду опыта работы третьего участка. Таково решение партбюро…
Почин коллектива третьей восточной лавы оказался той искрой, от которой постепенно разгорелось большое пламя. Опираясь на опыт участка Бридько, начальник шахты инженер Уманский вместе со своими помощниками разработал график работ по-новому для всех угольных лав. Каждый из, них, в зависимости от геологических условий и других обстоятельств, чем-то отличался от другого, но всех их роднило одно: они утверждали порядок, связывали воедино все производственные операции по добыче угля.
В те дни Иван Иванович по две-три смены сряду не выходил из шахты. Большую часть времени он проводил не на своем, а на других угольных участках. Многие его ждали у себя, к его советам прислушивались с жадным интересом, но кое-где встречали недружелюбно и даже враждебно. Некоторые пытались доказать, что такое быстрое продвижение линии забоя, какое предполагает график, противоречит самой природе горных разработок, что оно неминуемо повлечет за собой катастрофу — обвал в лаве. Однако предвзятость, сомнения этих людей постепенно разбивала сама жизнь: лава, как говорится, ускоряла шаг и умело, добротно закрепленная кровля никому не угрожала.
Теперь ничто не могло заставить Бридько отступить от задуманного. Его радовала горячая поддержка большинства шахтеров, особенно молодых. Они жадно тянулись ко всему новому, охотно изучали технику. От всего этого веяло дерзанием молодости, романтикой, жаром борьбы нового со всем отживающим, одряхлевшим.
Обрадовала и встреча с Борщевым. Бридько не сразу узнал его. Он привык видеть Федота в спецовке, а тут вдруг в новеньком добротном костюме, в свежей рубашке с отложным воротником.
— Где ты теперь? — спросил Иван Иванович.
— Зачислен на курсы механизаторов, осваиваю врубовую. Закончу и к вам на участок. Примете? — ответил, Борщев. Иван Иванович тепло, дружески пожал ему руку…
На шахте все чаще стали появляться незнакомые люди. Они целыми днями толклись в нарядной, небольшими группами и в одиночку приходили в третью восточную лаву. Гости учились работать, и это радовало, придавало людям восточной лавы уверенность и новые силы.
Признали ли его, Бридько, новую организацию труда в лаве начальники участков других шахт?