Дороже всякого золота(Кулибин)
Шрифт:
В Нижнем отыскал Ивана Петровича костромской купец Степан Гордеевич Милованов.
— Наслышан. Новые машинные суда строишь?
— Пытаюсь.
— Попытка не пытка. Я с предложеньицем. Если судно быстро бегать будет и грузу возьмет изрядно, так мы охотно его в дельце пустим.
— Степан Гордеевич, деньги есть у вас? — спросил Иван Петрович.
— Как не быть! Вот только сколько?
— Мне нужно немного. Купить судно подходящее, лесу елового и плотников нанять.
— А как не получится водоход?
— На Неве получился.
— Тут посоветоваться с родителем надобно. Жаль, до Костромы путь
Мысль переговариваться на расстоянии давно не давала покоя Кулибину. Он знал, как необходима для действующей армии связь с тылом. Посыльные загоняли лошадей, но депеши запаздывали. Урон от этого был большой.
Судно пришлось купить малопригодное для самохода, но сходное по цене. Милованова с благословением батюшки ждать не было времени. Сын Семен слал из Петербурга письма. Кредиторы грозились отобрать и «дачу», и все имущество. Иван Петрович нервничал. Это сказывалось на строительстве машины. На барабаны попал сырой материал. Сам недоглядел, и плотники не предупредили. Барабаны в результате покоробились. Ловкие промышленники подсунули канаты из гнилой пеньки. Из-за чего при испытании потеряли якорь и судно снесло далеко по течению. Раньше такого никогда не было с Иваном Петровичем. Он проверял все тщательно, и провести его было невозможно.
Недостатки были, но все-таки судно показало неплохие качества, и Кулибин уезжал из Нижнего с желанием вернуться сюда и продолжать строить самоходные суда.
…Мороз сковал землю, но снега еще нет. Мужики щиплют бороды, глядя на небо. Не смилостивится ли господь и не укроет ли землю-кормилицу белым одеялом? «А все-таки можно переговариваться на расстоянии, — думает Иван Петрович, видя, как один мужик передает какие-то знаки через дорогу другому, — нужна только определенная азбука знаков. По дороге настроить вышки. И от одной к другой передавать знаки».
Плывут над луговой стороной туманы. Сонная река дышит неслышно. В заводи рыбак ухнул боталом, выгоняет щук из камышей. Просвистели над головой утки. Небо сырое, низкое. Хурхом лежит на холодном, прибитом вчерашним дождем песке. Тысячу верст прошел, чтобы поглядеть на Волгу. Ноги в кровь избиты, сам страшнее лешего. Вот ни родных, ни дома, а как увидел Волгу, легко вздохнулось. Теперь хоть и поймают, можно умереть.
Кончил ухать рыбак. Плещется, сетки выбирает. Не видит его Хурхом за кустами, да и нет охоты. Разве подойти хлеба спросить?.. Не раз подходил Хурхом к деревням, заговорить с людьми пытался. Сами наполовину каторжные, а поди ж ты. Собак натравят, за колья хватаются. Из одной деревни едва ноги унес.
Слышит Хурхом шаги неподалеку, повернул голову. Мужичонка в лохмотьях, в руках охапка валежника. Увидел Хурхома, остановился, заморгал, точно перед ним привидение.
— Не бойся, не трону, — сказал Хурхом.
— А чего мне бояться? — лязгнул зубами мужичонка.
— Не боишься? А меня все боятся. Каторжный я, с Сысерти убег.
— Бог тебе судья.
— И то верно. Далеко
— Верст восемнадцать, ежели водой.
— Ушицу, что ль, варить собрался?
— Обсушиться надоть.
Мужичонка боязливо смотрел на бродягу.
— На себя ловишь али на барина?
— На барина.
— А как тебя знать?
— Вавилой.
— Ну вот что, Вавила, в бок тебе вила, накорми бродягу. На том свете тебе зачтется.
Хурхом поднялся и, тяжело ступая, пошел навстречу.
— Ты что, будто идол деревянный?
Валежник упал на песок, рассыпался. Вавила рухнул Хурхому в ноги.
— Не губи, Христом богом молю.
— Да ты что? Нешто я столь верст сюда шел, чтобы грех на душу брать? А каторжным я за то стал, что свободу для вас добывал с Емелей Пугачевым.
Вавила дрожащими руками собрал палки вокруг себя, поднялся.
Возле заводи у него стоял шалаш из ивняка, похожий на муравьиную кучу. На перевесле, над едва дымящимися головнями, висел черный, лохматый от сажи котел. В берег уткнута лодчонка, половину которой занимают гусли для рыбы. Вавила долго сопит, раздувая огонь, потом лезет за рыбой.
— Соли-то нет, — виновато говорит он.
У него острый куличий нос и глаза острые, хотя и пугливые. Желтоватые усы похожи на сосульки.
— Без соли худо, — соглашается Хурхом. — Прежде в Нижнем на складе ее пропасть сколько было.
Вавила обломком железки сдирает чешую с рыбы.
— Соли-то и теперь там пропасть сколько.
— Новости-то какие в городе?
— А какие там новости — живут люди. Говорят, один чудак приехал самоходные суда строить.
— Иван Петров, что ли? — обрадовался Хурхом.
— Так будто. Самого не видел, а судно мимо супротив воды прошло.
— Без бурлаков?
— Вестимо, раз самоходом прозывается.
— Чем же против течения тащили?
— Колеса водяные у судна-то. Как на мельницах. Вперед на лодках якоря завозят. Кинут якорь, а конец-то от него канатный колеса водяные выбирают. Один выбирают, а другой еще дальше завозят. Ходко идет дело.
— Это Петрович старается, — сказал Хурхом, — дружок мой.
Вавила перестал скоблить рыбу.
— Так оно и есть, не таращь глаза. Слышал, чать, про Оленя золоторогого? Думал, сказка? Нет. Прибежал этот Олень однажды к Петровичу и скинул рога. Бери, пользуйся. А в них четыре пуда али поболее.
— Ох ты! — удивился Вавила. — Чистого золота?
— Чистого.
— Так что ему тогда суда не строить? Сказывают, и для Строговых машины удумал. Для солеварен, стало быть. Чудак какой-то твой Петрович. Говорят, как приехал, вышел на берег и перво-наперво низкий поклон нашей реке. Будто родной матушке. Так говоришь: четыре пуда рога-то?
— Може, и поболе. Не вздыхай. Нам таких не видать. Достаются они только наилучшему мастеру. Вот ты удумал бы судно самоходное сделать? Кишка у тебя тонка. А Петрович с детства такое вытворял! Бывало, придем на пильную мельницу. Мужики бревна на своих плечах таскают. «Устали?» — спрашивает Петрович. «Как не устать, лес сырущий, из воды только», — отвечают мужики. «А вы, — говорит, — ребятушки, желобок бы для бревен сколотили да подачу через ворот наладили. Пошли бы ваши бревнышки ходом». А еще микулинская «Евлампия Марковна» на меляк как-то днищем села. Не видал такую баржу?