Дороже всякого золота(Кулибин)
Шрифт:
— Погодим пока…
— А что, Петрович, прежде по вызову ты ходил во дворец, а теперь каждый день можешь. Только сначала мост через Неву перебрось. Дворец-то на той стороне.
Газета «Санкт-Петербургские ведомости» от 10 февраля 1777 года писала об испытании макета моста: «Сей отменный художник, коего природа произвела с сильным воображением, соединенным с справедливостью ума и весьма последовательным рассуждением, был изобретатель и испытатель модели деревянного моста, каков может быть построен на 140 саженях, то есть на широте Невы-реки, в том месте, где обыкновенно через оную мост наводится. Сия модель сделана на 14 саженях, следовательно содержащая в себе десятую часть предъизобретаемого
Заметка заканчивалась так: «Удивительная сия модель делает теперь зрелище всего города, по великому множеству любопытных, попеременно оную осматривающих. Искусный ее изобретатель, отменный своим остроумием, не менее и в том достохвален, что все его умозрения обращены к пользе общества».
Слухи об удачном испытании модели моста вышли за границы Российской империи. Видный ученый Даниил Бернулли писал в Петербург своему другу Фусу: «…То, что Вы сообщаете мне о Вашем врожденном механике г. Кулибине по поводу деревянного моста через Большую Неву, имеющую ширину в 1057 английских футов, внушает мне высокое мнение об этом талантливом строителе и искусном плотнике, воспитанном между простыми крестьянами и обязанном своими высшими познаниями только своего рода наитию…»
В последующей переписке Бернулли рекомендовал: «…Не могли бы Вы поручить г. Кулибину подтвердить теорию Эйлера подобными опытами, без чего его теория останется верной лишь гипотетически»?
Лунными ночами подходил Иван Петрович к окну и смотрел на свое детище. Воображение увеличивало макет в десять раз. По нему катили экипажи, шли люди, а под аркой скользили суда. Вспоминались дружеские советы Эйлера. Великий ученый говорил, что при изготовлении моделей мостов многие полагают: мост будет достаточно прочным тогда, когда модель сможет выдержать тяжесть, которую должен выдержать мост. Эйлер рассуждал верно: мост не может быть протянут на сколь угодно большое расстояние, например, на одну или несколько миль, не подвергаясь искривлению от собственного веса.
Два макета одноарочного моста через Неву повелела испытать Екатерина: Кулибина и де Рибаса. Иосиф де Рибас, конструктор, майор Сухопутного шляхетского корпуса, не смог получить нужной прочности модели, и его конструкции не выдержали большой нагрузки. Макет моста Кулибина не только выдержал, но и спустя много дней не дал осадки. Де Рибас строил из дуба, Иван Петрович из ели. Еще при постройке судов на Волге заметил он удивительные свойства этого дерева.
…Дочь Ивана Петровича, Маша, сидела в уголке двора и пускала зеркальцем «зайчики». Ей нравилось направлять «зайчика» в полуподвальное оконце, куда никогда не попадали солнечные лучи. Маша знала, что там, в сырой маленькой комнатке, живет большая семья дворника Василия.
Иван Петрович вышел из мастерских глотнуть воздуха, увидел дочурку. Подошел к ней, потрепал по белокурой головке:
— Чем занимается у нас Марья Ивановна?
— Переношу солнце, — серьезно ответила девочка.
— Вон оно что!
— Солнце никогда не заглядывает в комнату Василия.
— Да, Маша, всем солнца пока не хватает.
— А давай поставим большое зеркало, чтобы у Василия всегда было светло
— Добрая ты, Маша…
Об этом эпизоде и вспомнил Иван Петрович, когда его привезли в Царское Село и сказали, что нужно осветить темный коридор, в котором слуги часто натыкаются друг на друга и бьют посуду. Тут-то и родилась у Кулибина мысль: установить в коридоре зеркала и передавать через них свет. Очень много зеркал — они будут освещать весь этот лабиринт и днем и ночью. В темное время суток перед первым зеркалом можно установить свечу, и ее свет будет передаваться от зеркала к зеркалу.
Нужные зеркала были изготовлены на стекольном заводе, и темный коридор был освещен. Тогда, у Ивана Петровича родилась другая мысль: сделать отражательный фонарь с зеркалами. Такой фонарь мог бы освещать улицы, дома. Он был бы хорош на каретах и маяках.
Вечером, при свечах, с Иваном Шерстневским собирали первый фонарь. Зеркала расположили внутри восьмигранного барабана. В центре барабана укрепили подставку для свечи. Прообраз первого прожектора был уже готов, когда в мастерскую зашел Кесарев:
— Чем это вы тут занимаетесь, полуночники?
— Вон, Петрович решил старуху Бородулину попугать. Нечистая сила, говорит, сегодня по небу полетит.
— Охота тебе зубоскалисть! Прилаживай лучше лицевое стекло к фонарю. А ты, Петр Дмитриевич, садись и гляди. Как завершим, огненный сноп в небо пустим.
— Ну, мудрецы. Этак вы весь город переполошите.
— Город спит, — отозвался Шерстневский, — вот разве старуха Бородулина чуда ждет.
Было уже за полночь, когда над Петербургом поднялся столб света.
— Петрович, а ведь далеко берет, на версту, поди, — шептал восхищенно Шерстневский.
— Так сразу и на версту…
— Поди, учитель, измерь.
— Другой фонарь для рассеивания света будет.
Как всегда, мысли Ивана Петровича работали дальше: испытывая одно, он творил другое.
Фонари Кулибина были встречены в академии одобрением. Их решили изготовлять большими партиями на продажу. Через фонари состоялось знакомство Кулибина с Державиным. В оде «Афинейскому витязю», посвященной графу Алексею Григорьевичу Орлову, поэт говорит:
Когда кулибинский фонарь, Что светел издали, близ — темен, Был не во всех местах потребен, Горел кристалл, горел от зарь…Использовал поэт образ отражательного фонаря и в басне «Фонари».
При встрече с Кулибиным Державин кланялся:
— Ваш талант, господин Кулибин, светит ярко, как фонари ваши.
Однажды Иван Петрович получил короткую записку от Потемкина: «Господин Кулибин, прошу приехать незамедлительно». Тон официальный. «Неужели получено разрешение на строительство моста через Неву?»
По дороге торопил кучера:
— Скорее гони! Твои лошади будто катафалк везут.
— Шибче нельзя, не ровен час, собьем кого. И так лихо.
Подкатили ко двору Потемкина. Иван Петрович взбежал по ступеням. В дверях стоял швейцар в шитой золотом ливрее. Усы — два крыла.
— Кого тебе?
— Мне нужно видеть их светлость князя Григория Александровича.
— Никого не велено пускать.
— Как же не велено? Приглашение имею: я механик Кулибин.
— А хоть бы и французский посланник. Сказано — не велено!