Дороже всякого золота(Кулибин)

Малевинский Юрий Николаевич

В полутемной швейцарской Иван Петрович нащупал стул, сел. Но разве мог он сидеть, когда, возможно, решалась судьба его проекта! Пять шагов вперед, пять назад. Как узник в камере. Вдруг слышит, гогочут за дверью. Прислушался.

— Ну а дальше что?

Другой голос отвечает:

— Подзывает, стало быть, Алексашка Суворов ихнего султана и говорит: «Давай, собачий сын, на кулаки драться». Султан-то ихний на манер битюга, сытый да гладкий, а Алексашка как есть воробей. Прыг, прыг — в чем только душа держится. Ну, султан видит дело такое и говорит: «А как я тебя побью, что тогда будет?» — «А то и будет, — отвечает наш Алексашка, — что владеть тебе всем морем и землями, что вокруг него». — «А как ты меня побьешь?» — спрашивает султан. «Тогда, — ответствует

Суворов, — запряжем мы тебя в таратайку, посадим в нее русского солдата, и повезешь ты его по самой что ни на есть главной улице твоего антихристового государства». Султану нет охоты мужика на себе возить, но видит — противник-то уж больно махонький да щупленький. «Эх, — думает, — была не была — одним махом вся земля моя будет». Разошлись на семь шагов и сходиться начали. Султан турецкий в кулаки поплевывает… А кулаки у него побольше кузнечной кувалды, быка одним махом убьет. А Алексашка, будто петушок, подпрыгивает, ручки потирает. Занес султан кулачину, да — ах! А Суворов-то верть в сторону. Султан вторым кулаком хотел было достать, а Алексашка опять юркнул. Осерчал султан и давай кулаками крутить, как есть ветряк. Алексашка промеж этих кулаков вертится, и достать его султан никак не может. Махал, махал руками султан, аж пена на губах выступила. А Алексашка язык ему кажет. «А ну, дядя, вдарь еще, видит бог, ты драться умеешь». Ну, тот и рад стараться. Дело-то тем кончилось, что рухнул на землю султан, за сердце схватился. «Давай, — говорит, — лешак окаянный, твоего солдата — сто верст провезу, только бы тебя мои глаза не видели». Тут подозвал Суворов самого неприметного солдатика. «Вот, — говорит, — сын отечества, славно ты за родину дрался — тебе, видит бог, награда за то. Запрягай по всем правилам жеребца этого и кати на нем победителем».

— Ну и что? — спросил голос за дверью.

— А ничего. Подвесили бубенцы, и побег султан, пока в грязь рылом басурманским не упал. Сегодня, сказывают, Суворов на балу у нас будет.

— Сегодня весь Петербург приглашен… Светлейший князь бал задает.

Голоса стихли. Кулибин повесил голову. Опять бал, опять огни, опять фейерверки. Разница только в том, что сегодня он увидит Суворова, великого полководца и чудака, о котором в народе ходит столько легенд.

И действительно, Потемкин приказал срочно убрать залу разноцветными огнями.

— Ваша светлость, времени маловато, — начал было Кулибин.

— Для тебя, любезный, нет ничего невозможного…

Вечером ко двору со всех концов Петербурга съезжались гости. Знаменитые вельможи, генералы, дипломаты. Дворец заполнился изысканным французским говором. Кулибин жался поближе к двери. Среди этого лоска, шарканья, придворных улыбок ему было тошно. Сейчас бы вырваться на родную Волгу, взбежать на высокий берег и вздохнуть полной грудью.

Вот все собрались. Ждали выхода светлейшего. Наступила неловкая пауза. И вдруг навстречу Кулибину торопливыми, но четкими шагами из толпы гостей вышел военный. Маленькая голова гордо сидит на узких плечах.

— Вашей милости! — воскликнул военный, поклонившись.

«Неужели это мне?» — оробел Кулибин.

В зале все смотрели с удивлением: «Что за комедия?»

Странный военный приблизился еще на несколько шагов к Кулибину и вновь склонил голову:

— Вашей чести!

И уж совсем близко поклонился в пояс:

— Вашей премудрости! Мое почтение!

Иван Петрович окаменел… «Уж не Суворов ли это? По орденам, по облику…»

— Рад познакомиться с вами лично, — сказал военный, стремительно вскинув голову. — Как ваше здоровье?

— Благодарствую, — ответил Кулибин.

— Счастлив слышать, — и повернувшись: — Помилуй бог, сколько ума! Он нам изобретет ковер-самолет!

…Каждый год, когда заканчивалась навигация на Неве, собиралось в Петербурге великое множество больших и малых судов. Приходили они в устье Невы по Вышневолоцкому каналу из Рыбинска, Твери, Костромы. Обратно их увести не было возможности. Барки и полубарки продавались горожанам. Суда выкатывали на берег

и разделывали на дрова. И так из года в год. Иван Петрович не мог смотреть, как совсем новые суда шли под топор.

— Послушайте, — спросил он молодого купца, — неужели нельзя увезти барки обратно?

— Отчего нельзя? — отвечал купец, усмехаясь. — Все можно. Только теперь, если барку за пороги и поднял, казна пятьдесят рубликов платит, а я и за пятьсот не повезу.

— Отчего же?

— Убытки не покроют. Против воды на Неве не пойдешь. А на порогах бурлаков нанимать надо.

Верно, государство платило 50 рублей за каждую возвращенную из Петербурга барку и 30 за полубарку. Но желающих вести суда против течения не было.

— Сами-то откуда? — спросил Иван Петрович купца.

— Кострому на Волге знаете?

— Как не знать? Сам с Нижнего Новгорода.

— Земляки, стало быть. Миловановых слышали?

— Не доводилось. А вот если тягу какую найдем для поднятия судов встречь воде, возьметесь провожать их?

— Если не в убыток, отчего же! Только какую тягу-то? Лошадками, к примеру, не пойдет. Пытались, было дело.

— Нет, не лошадками. Где вас сыскать на следующий год?

— Вестимо, на бирже. Милованова кто не знает. Степаном Гордеевичем прозываюсь.

— Вот и ладно. Даст бог — уведем суда.

По Шлиссельбургской дороге, за рекой Славянкой, Иван Петрович арендовал участок для постройки машинных судов. Место было удобное — на берегу Невы. К самой изгороди подходил сосновый бор. И хотя на земле был построен всего лишь сарай для инструмента, домашние прозвали его дачей. На «даче» и начал Кулибин свои опыты по созданию машинных самоходов. Передвижение судов подачами уже практиковалось на Волге. Суть его была вот в чем: впереди судна против течения на лодке завозили якорь. Канат от него выбирался на судне воротом, который в действие приводили быки, идущие по кругу. Обычно пользовались двумя якорями. Пока на судне выбирали один, второй завозили дальше. С такими подачами судно могло продвигаться без бурлаков против течения. Для передвижения барок на Неве надумал Иван Петрович установить вдоль берега станции, то есть вбивать на равном расстоянии друг от друга сваи, или, как их называли, «мертвяки». За них чалили канат, который выбирался на судне. Там, где берег был неудобен для «станций», можно было использовать завозни. На порогах же вдоль реки предполагалось протянуть канаты, и судно пойдет перехватами. Перед изобретателем встал главный вопрос: с помощью какой силы приводить в действие барабаны, на которые накручивались бы выбираемые канаты? И вот здесь Иван Петрович решил: на судне должны быть мельничные колеса, которые будут вращаться водой и наматывать канаты.

Первая установка была испытана на малом ялике.

В предрассветный час три человека спустили на воду судно, принесли из сарая колеса с широкими лопастями. Гнезда для валов колес уже были заготовлены на ялике. Сборка длилась недолго.

— Ну, теперь с богом, — сказал Иван Петрович своим помощникам — сыну Семену и Ивану Шерстневскому.

Семену подали конец веревки. Он пошел вдоль берега шагов на двести и привязал веревку за корни. Второй конец ее находился в лодке. Он видел, как отец с Шерстневским оттолкнулись от берега и вышли на стрежень реки. Отец сидел на корме и рулил. Колеса вращались. Лодка медленно двигалась против течения. Никто не применял никаких усилий, а она шла и шла. Когда подбились к берегу, Иван Петрович долго сидел молча. Шерстневский не выдержал:

— Так ведь шла лодка-то, Петрович!

— Шла, но не ходко. Учености нам не хватает. Лодка идет встречь воде. Имеет сопротивление. Какое оно против силы колес? Увеличив колеса, мы увеличим и сопротивление.

— Мудрено тут что-то.

— Именно мудрено. И мудреность эту нам уразуметь надо. Лопасти колеса нужно сделать на шарнирах, чтобы в нерабочей части круга они складывались. Тогда на колесах уменьшится сопротивление.

— И они завертятся быстрее?!

— Должны… Но не думай, что течение по всему руслу одинаковой силы…