Дороже жизни
Шрифт:
Мескита обогнул толпу и подошел к священнику, служившему в воспитательном доме. Перемолвившись несколькими фразами, мужчины вошли в самый дом. Девочку вскоре тоже увели со двора. Через полчаса монахини озабоченно вздохнули, с некоторым опасением провожая в путь малышку с двумя незнакомыми людьми.
«Все равно здесь ее не ждет ничего хорошего», — думал падре, перебирая монеты в кошельке, данном ему Мескитой.
— Ну вы, Петр Николаевич, и удивили меня, — сказал спутник синьору Меските.
Не оставлять же здесь нашу соотечественницу. И первым делом надо, чтобы ее окрестили в нашу веру, а то что это такое… —
— Интересно, а что в этой шкатулке?
— Ну думаю, она подрастет, тогда мы все и узнаем. А теперь потерпим, раз уж столько лет ее никто не открывал.
Так маленькая Наталья Ручелаи вернулась на родину своей матери.
Петр Николаевич Обресков вернулся в Россию, совершив то путешествие, которое наметил. Дома ждали его жена Аграфена Ильинична и двенадцатилетний сын Павел. И как ни старался Петр Николаевич убедить свою супругу в том, что Наталья вовсе ему не дочь, ему это не удавалось. Но по природе женщина не злая, любившая мужа и мечтавшая о большой семье, Аграфена Ильинична приняла девочку на воспитание. И маленькая синьорина Ручелаи стала Натальей Петровной Обресковой. Медальон при ней всегда находился неотлучно, а шкатулка так и не была открыта ее приемными родителями.
Новый дворцовый переворот вознес Обрескова высоко, приблизил его к трону Елизаветы Петровны, и для всего семейства началась новая жизнь.
Часть первая
Петербург
1
1751 год
Небольшой двухэтажный деревянный дом стоял, прячась в глубине одной из московских улочек, закрываясь от досужих взглядов невысоким дощатым забором, яблоневыми и вишневыми деревцами, ронявшими плоды свои чуть не на самую его крышу. Небольшое крыльцо вело в сени, за которыми прятались горница, две спаленки да чулан. Второй этаж от времени был заколочен. Пристроенный флигель содержал кухню, с большой печью посередине, да место для дворовых: кухарки, кучера, сторожа и трех девок. В доме жили мать и дочь Обресковы. Восемь лет без малого прошло с той поры, как поселились они в этом маленьком московском домике, данным в приданое за Аграфеной Ильиничной ее батюшкой. Сначала тут же жил и Павел, но по достижении шестнадцати лет был он вызван отцом в столицу и с тех пор только изредка писал матери.
В столице Павел по особой милости попал в лейб-гвардию, а Петр Николаевич, по старой своей привычке, внушенной ему еще отцом — ревностным почитателем заветов императора Петра Великого, — жил при дворе, имея звание камергера. Он мало вспоминал о жене и еще того менее о Наталье, привезенной им из Италии девочке.
Аграфена Ильинична находилась в таком возрасте, что вполне могла бы уже считаться и старою женою, но иногда к ней закрадывалась в голову мысль о том, что вот императрица много ее старше, однако не пренебрегает балами, да нарядами, да кавалерами. Было Обресковой в ту пору тридцать семь лет, возраст уже немалый, да и красота былая подувяла, но блеск глаз, еще юных, и томление сердца говорили: рано, ах как рано закончился цвет жизни, вот еще бы чуток…
Но муж был далеко и к себе не звал, из дома она выходила только в собственный садик
Ах, хорошо! Придя домой, Наташа побежала к себе, упала на кровать и зашептала: ах, хорошо…
— Ах, хорошо! — крикнула она во весь голос.
— Да что хорошо-то? — мать, улыбаясь, вошла в комнату.
— Да все…
Аграфена Ильинична улыбнулась:
— Видела я, на кого ты смотрела…
— Да? — Наташа в смущении вспыхнула и опустила глаза.
— Красавец. — Женщина смущенно улыбнулась, потупив глаза.
— Мама! До чего же он хорош и любезен!
— Да ты почем знаешь, что он еще и любезен?
— Ты помнишь, как мы с Феклушей в лавку ходили? Так он там был. Я на него взглянула. — Наташа засмеялась и спрятала лицо в ладонях. — Ах, мама! Я платок уронила, а он этак улыбнулся, поднял его и с поклоном мне протянул. А потом — я видела! — он шел за нами! И в церкви на каждой вечерне его вижу. И как же хорошо, что это все я могу вам рассказать и вы меня не упрекаете!
— Я себя упрекаю, Наташа. Нехорошо это, и Бог меня накажет. Да и тебе нехорошо, что я так попустительствую и все тебе дозволяю. Неприлично вот так о мужчинах думать, да еще о таких, про которых мы ничего не знаем! Ты уже невеста… — Аграфена Ильинична погладила дочь по голове. — Тебе жених нужен… Тебя бы в Петербург отвезти, к отцу…
Сказала — как в воду глядела. Тем же летом Аграфена Ильинична получила, посланное с оказией мужем ее из Петербурга, письмо.
Как-то раз императрица, прискучив многими развлечениями, начала разговор с придворными. Обратившись к Обрескову, она ему заметила, что нехорошо держать жену в отдалении от двора, и почти приказала доставить ее в Петербург, дабы как можно скорее с ней познакомиться.
Срочно послал Обресков письмо к жене, приказав ей нимало не медля отправляться ко двору и взять с собой шестнадцатилетнюю Наташу. Суматошные сборы, при которых постоянно то и дело что-то забывали, закончились радостной погрузкой багажа в карету, знававшую лучшие времена.
Наташа радовалась поездке, и одно только не давало ей покоя: черные офицерские глаза, обладатель коих, видимо, больше никогда не встретится ей. Сомнения тревожили и Аграфену Ильиничну: как-то там все сложится в столице и при дворе? Как примет муж? Да мало ли опасений есть у женщины, когда она чувствует, что жизнь ее вот-вот изменится?
Так, с трепетом в сердце и надеждами в душе обе женщины проделали путь из старой столицы в новую, потратив на него без малого шесть дней.
— Друг любезный, изволь сейчас же заняться своими туалетами и туалетами для Наташи.