Дорожно-транспортное приключение в эпоху барокко
Шрифт:
– Это мы тебя хотели спросить. Лично я думал, что ты её того…. Ну, ты сам понимаешь.
– Я? – Округлился как ёрш от возмущения Змей. – Да не в жизнь! Разве я злодей принципиальный? Разве чувства мне неведомы?
– Лучше бы нет. Тогда было бы понятно, куда моя кобыла и всё остальное добро подевалось. А
Поскольку расстройство памяти накладывалось на общее расстройство организма, есаул предложил подлечиться. Легко, помаленьку, чисто символически, не усугублять, но поправить здоровие.
– А не осталось ли у тебя, Змей, чего-нибудь в заначке?
– Найдём. – Сказал Змей, облизываясь. – Ждите здесь, я мигом. – И, шурша хвостом в опавшей хвое, скрылся по тропинке, за стволами дерев.
– Эй, лейтенант! – Молвил есаул. – Ты бы срам свой прикрыл чем. Лопухом или папоротником. Смотреть на тебя, знаешь ли, тошно. Оргиастически – аффектное зрелище, с налётом мутирующей хандры. (Хорошо сказал, да?)
Лейтенант ответил неразборчиво.
– Как хочешь. – Пожал плечами есаул и полез рыться в карманах зипуна.
Всегда существует вероятность того, что в карманах зипуна завалялись интересные улики, готовые пролить свет на события недавнего прошлого или изменить интерпретацию текущих.
Крошки табака, зёрна пороха, сухарик, огрызок яблока. Опа, а это что? Клубок ниток? Нет, не нитки, похоже на волосы. Ха! Какая ерунда? Волосы! Или не ерунда? – есаул пригляделся. – Это же усы! Усы француза! Мать моя женщина, как они сюда попали?
Неправильно получается, не по-товарищески. Да непонятно, как оно, вообще, так получилось! В поисках ответа, блуждающий взор есаула обратился к небу и обмер.
Между двух, близко стоящих сосен, на ремнях и верёвках, пропущенных под брюхом, висела, измученная
Знакомая кобыла, французова. О том, что она ещё жива, свидетельствовал слабо подёргивающийся хвост.
Ясно как божий день, что сама она, по собственной прихоти, забраться туда никак не могла. Кто-то ей пособлял.
Есаул нахмурился. Кандидатов не так и много. Девица отпадает. Впрочем, может быть, исключать девицу, мысль несколько скороспелая. Девица, видать, та ещё штучка, продувная бестия.
Воспоминаний о прошедшем вечере и ночи нет. Ни дурных, ни радостных. Белое пятно, чёрная дыра.
Вот, скажите, в чём тут прелесть? Сам ничего не помнишь, и другие не расскажут, потому что, тоже, ничего не помнят.
Оценка предстоящих спасательных работ удручала есаула несостоятельностью. Веревки и ремни, удерживающие кобылу в воздухе, переплетались со стволами сосен, между веток, высоко над землёй.
Кто такое мог учудить? Змей Горыныч? Он, конечно, шутник со стажем, которому позавидует любой тамада, однако, устройство его конечностей вряд ли позволяет ему развлекаться столь тонким рукоделием как вязание узлов.
«Держать стакан позволяет, а вязать – нет» – возразил сам себе Полубок. Возразил и крепко задумался, продолжая вертеть в пальцах волосяной клубочек. Усы от французика, кобыла тоже его. Здесь явно прослеживается некая связь, система. Но, что она означает?
Есаул, мужчина мозговитый. Отпусти судьба ему времени побольше, он, ничего не вспомнив, наверняка, додумал бы чего-нибудь дельного.
Времени есаулу не дал Змей Горыныч.
– Ты что? – Едва увернулся есаул от собутыльника, съезжающего по тропинке сверху, на своей пятой точке с выражением моськи, обалдело сияющей.
Конец ознакомительного фрагмента.