Дорожные работы
Шрифт:
— Девушка одна дала. По дороге в Лас-Вегас. Очень славная девушка. Она звонила мне в Рождество.
— Просила помочь?
— Пожалуй, да.
— И вы помогли ей?
— Не знаю. — Он лукаво улыбнулся. — Святой отец, расскажите мне про мою бессмертную душу.
Дрейк дернулся:
— Я вам не святой отец.
— Ну ладно, тогда не надо.
— А что вы хотите знать про свою душу?
Он посмотрел на свои пальцы. При желании он мог в любой миг исторгнуть из их кончиков луч света. Это придавало ему пьяное ощущение всесильности.
— Я хочу знать, что с ней случится, если я совершу самоубийство?
Дрейк
— Не стоит думать на эту тему, пока вы находитесь под воздействием наркотика. Ваш мозг сейчас затуманен.
— Я соображаю совершенно нормально, — упрямо заявил он. — Ответьте мне.
— Не могу. Я не знаю, какая участь постигнет вашу душу, если вы наложите на себя руки. Но я точно знаю, что случится с вашим телом. Оно сгниет.
Напуганный подобной перспективой, он снова уставился на свои руки. Словно желая ему угодить, они у него на глазах покрылись трещинами и превратились в прах, заставив вспомнить самые мрачные новеллы Эдгара По. Н-да, ну и ночка выдалась. Эдгара По ему только не хватало. Или какого-нибудь Хичкока. Он поднял голову и озадаченно посмотрел на уличного священника.
— Что сейчас происходит с вашим телом? — поинтересовался Дрейк.
— А? — тупо переспросил он, не понимая сути вопроса.
— Есть два типа «улета», — терпеливо пояснил Дрейк. — Головной и телесный. Вас не тошнит? Суставы не ломит? Недомогание испытываете?
Он пораскинул мозгами, прежде чем ответить, и наконец произнес:
— Нет, я просто чувствую себя… занятым. — Он сам даже фыркнул от смеха, а Дрейк улыбнулся. Хорошее он подобрал словцо, чтобы описать свои чувства. Тело и впрямь так и распирало от активности. Оно казалось совсем легким, но отнюдь не бесплотным. Более того, он никогда не ощущал себя таким мясистым, никогда не сознавал, насколько тесно срослись его разум и плоть. Разделить их было просто невозможно. Или отлепить друг от друга. Да, приятель, ты с ними навеки сросся. Интеграция. Энтропия. Мысль эта обогрела его, как проворное тропическое солнце. Тщетно пытаясь разобраться в лабиринте своего разума, он вдруг громко сказал:
— Но ведь остается еще душа.
— И что из этого? — терпеливо спросил Дрейк.
— Уничтожив мозг, убиваешь и тело, — медленно пояснил он. — И наоборот. Но вот что при этом с душой происходит? Это ведь самое интересное, святой отец… мистер Дрейк.
— «Какие сны приснятся в смертном сне?» Это «Гамлет», мистер Доус, — ответил Дрейк.
— А по-вашему, душа продолжает жить и после смерти? Значит, бессмертие все-таки существует?
Глаза Дрейка заволокло пеленой.
— Да, — кивнул он. — Я думаю, бессмертие существует… в определенном виде.
— И вы, наверное, считаете, что самоубийство есть смертный грех, обрекающий душу на вечные муки в геенне огненной?
Дрейк долго не отвечал. Потом сказал:
— Самоубийство скверно. Я в этом искренне убежден.
— Это не ответ.
Дрейк встал.
— А я и не собираюсь вам отвечать. Я уже давно перестал упражняться в метафизике. Теперь я обычный гражданин. Вы не намерены вернуться на вечеринку?
Вспомнив о шуме и сутолоке, он отрицательно помотал головой.
— Тогда — домой?
— Нет, я не смогу вести машину. Боюсь садиться за руль.
— Я вас отвезу.
— Вы? А как вы вернетесь?
— Вызову такси из вашего дома. В новогоднюю ночь такси
— Это будет здорово, — благодарно произнес он. — Я бы с удовольствием побыл один. Телевизор посмотрел.
— В одиночестве вы ощущаете себя в безопасности? — полюбопытствовал Дрейк.
— А разве такое возможно? — с мрачным видом переспросил он. И оба дружно рассмеялись.
— Ну тогда ладно. Попрощаться ни с кем не желаете?
— Нет. А черный ход здесь есть?
— Думаю, что найдем.
По пути домой он почти не раскрывал рта. Даже мелькание уличных фонарей его раздражало. Когда они проезжали место, где велись дорожные работы, он не удержался и, кивнув в сторону магистрали, спросил:
— Что вы думаете по этому поводу?
— А что я могу думать? — пожал плечами Дрейк. — Детишки в нашем городе голодают, а они прокладывают новую дорогу для наших и без того зажравшихся бегемотов. Я считаю, что это просто позор.
Он уже раскрыл было рот, чтобы рассказать Дрейку про зажигательные бомбы и учиненные им поджоги, но в последнюю минуту передумал. Ведь Дрейк может подумать, что это просто очередные галлюцинации. Или — еще хуже — что это не галлюцинации.
Остальное он помнил не столь отчетливо. Он показал Дрейку, как проехать к его дому. Дрейк заметил, что, должно быть, все обитатели улицы разъехались по гостям или рано легли спать. Он не стал объяснять. Дрейк вызвал такси. Они немного посмотрели телевизор — Гай Ломбарде в «Уолдорф-Астории» ублажал публику, играя совершенно райскую музыку. Он решил, что Гай Ломбарде похож на лягушку.
Такси подкатило к дому без четверти двенадцать. Дрейк снова осведомился, все ли с ним в порядке.
— Да, — ответил он. — По-моему, я уже прихожу в себя.
Так оно и было на самом деле. Галлюцинации постепенно вытеснялись в самые отдаленные закоулки его мозга.
Открыв дверь, Дрейк высоко поднял воротник, закрывая уши.
— Вы только выкиньте из головы мысли о самоубийстве. Не будьте трусом.
Он улыбнулся и кивнул, хотя не стал ни соглашаться с советом Дрейка, ни отвергать его. Подобно всему остальному в эти дни, он просто взял его себе на заметку.
— С Новым годом! — сказал он.
— И вас тоже, мистер Доус.
Таксист нетерпеливо загудел.
Дрейк зашагал по дорожке, и такси тут же отъехало.
Он вернулся в гостиную и снова уселся перед телевизором. Камеры переключились на Таймс-сквер, где пылающий шар, установленный на крыше небоскреба, собирался совершить головокружительный спуск в 1974 год. Он чувствовал себя разбитым и измученным; его стала одолевать сонливость. Шар вот-вот спустится, и он вступит в Новый год, напичканный мескалином. А где-то в это самое время новорожденный Новый год уже выкарабкивается из материнской утробы в этот лучший из миров. А на вечеринке Уолтера Хамнера гости поднимают бокалы и начинают отсчитывать оставшиеся секунды. Дают себе клятвы. Большинство этих клятв, конечно, и яйца выеденного не стоят. Не устояв перед искушением, он и сам дал себе клятву. Поднялся, превозмогая усталость; все тело болело и ныло, суставы раскалывались. Он побрел на кухню и снял с полки молоток. Когда он вернулся в гостиную, пылающий шар уже спускался по высоченному шесту. Хор людских голосов отсчитывал: «Восемь… семь… шесть… пять…» В камеру заглянула какая-то толстушка. В первое мгновение она изумилась, а затем радостно осклабилась и помахала всей Америке.