Досье на звезд: правда, домыслы, сенсации. Их любят, о них говорят
Шрифт:
Спектакль «Город на заре» был показан всего несколько раз — затем началась война. Большинство студийцев ушли на фронт, а Александра комиссовали — врачи обнаружили у него врожденную болезнь сердца. Но в Москве он все равно не задерживается — устроившись в геологическую партию, отправляется на юг. Однако дальше Грозного их не пустили.
Как раз в эти дни в Грозном появляется на свет Театр народной героики и революционной сатиры (первые шаги на профессиональной сцене в нем делали артисты, впоследствии ставшие всенародно известными: Сергей Бондарчук, Махмуд Эсамбаев). По воле случая участником этого коллектива становится и Александр Гинзбург.
Вспоминает М. Грин: «Именно в эти тревожные дни приближающегося к городу фронта как-то, идя по главной улице города — проспекту Революции, — я обратил внимание на молодого человека,
«У моста патруль — обязательно заберут проверить документы. Примут за шпиона», — подумал я и подошел к незнакомцу.
— Что вы ищете, молодой человек? — спросил я.
— Редакцию или какое-нибудь учреждение искусства, — ответил он.
— Ну, считайте, что нашли и то и другое! Я работаю в редакции и заведую литературной частью театра миниатюр.
— А говорят, Бога нет! Конечно, есть! — засмеялся незнакомец.
Мы направились в редакцию, и не по дороге, а позже, вечером у нас дома, когда жена кормила гостя обедом и приводила в порядок его нехитрый гардероб, он рассказал нам свою историю… Поэт, бард (правда, тогда такого слова еще не было в нашем обиходе), артист студии Арбузова, в армию не взяли «по сердечной недостаточности», очень хочет быть полезен поэзии, искусству в эти трудные дни.
Мы проговорили всю ночь. Он знал много и многих, я в те годы в Москве бывал лишь наездами, и все, что он рассказывал, меня очень волновало. В ту первую ночь нашего знакомства он много пел, читал стихи…
— Нет, Саша, это сам Бог вас послал, вы так нужны будете нашему театру!
— А как все это нужно мне, — сказал он. — Я — при деле, при любимом деле! Честное слово, вы никогда не пожалеете о своей рекомендации!..
Утром я привел Сашу в театр. Он удивительно быстро сошелся со всей труппой, как-то сразу стал своим в этом маленьком коллективе единомышленников! У него не было столичного нигилизма, а мог бы быть, особенно при сравнении знаменитой арбузовской студии с нашим маленьким театриком. Не было у него и натужного желания быстренько стать «душой общества» — с помощью столичных сплетен о знаменитостях и неизвестных в провинции анекдотов…
— Братцы! Что надо делать? — просто спросил Саша. И стал делать все, что нужно было театру, зрителям, фронту, наконец. Нашли место в программе, и он пел под свою гитару. Песни были не просто фронтовые, но, так сказать, с местным колоритом. С фронта уже шли сообщения о чеченце капитане Мазаеве, о снайпере Ханпаше Нурадилове — их героических подвигах… И Саша писал и пел песни о них. Был у нас в театре свой композитор — Саша Халепский, он придавал мелодиям кавказский колорит, но музыку сочинял сам Галич. Песни его имели оглушительный успех… Конечно, он стал и одним из главных наших актеров. По внешнему облику, по своей элегантности он очень подходил к ролям иностранцев. В обозрении «Москва — Лондон — Нью-Йорк» рассказывалось о боевой дружбе летчиков антифашистской коалиции, их подвигах… Материал мы брали из сообщений Совинформбюро, ну и, конечно, «сдабривали» его духом хемингуэевских героев. Саша с блеском играл какого-то американского летчика, пел песенки на английском. О! Сколько мы натерпелись от Обллита и Политуправления с этими песенками! О чем они? Что там говорится о «дяде Джо» (так называли в США Сталина)? Нет ли в них чего «порочащего»? Позже, когда мы написали пьеску о Праге и ее бойцах Сопротивления — «Злата Прага», — Саша весьма убедительно сыграл чешского партизана и пел какие-то чешские и словацкие песенки…
Обычно мы играли в здании Грозненского театра имени Лермонтова, но выезжали и на периферию — в окрестные станицы, рабочие поселки, где зрителями были и солдаты расквартированных там частей, и местные жители…»
Однако в составе грозненского Театра народной героики Александр проработал недолго — до декабря. После того как он узнал, что в городе Чирчик под Ташкентом режиссер Валентин Плучек собирает арбузовских студийцев, он уезжает из Грозного.
В Чирчике устроилась и личная жизнь Александра — он полюбил юную москвичку, актрису из Москвы Валентину
Передвижной театр под руководством Плучека и Арбузова, в котором играли Александр и Валентина, колесил по фронтам. Александр выступал в нем сразу в нескольких ипостасях: актера, драматурга, поэта и композитора. Но затем в театре (он тогда уже базировался в Москве) возник конфликт между его основателями — Арбузовым и Плучеком. На сторону первого встал почти весь коллектив, о чем Плучеку было сообщено в письме. И только Гинзбург сделал на нем приписку, что с решением не согласен. Позднее он скажет: «Это была чистейшая чепуха — театр без Плучека. Арбузов все-таки не режиссер!» Однако Плучек из театра ушел, и тот вскоре распался.
В 1944 году жена Александра уехала в Иркутск — работать в местном театре. Чуть позже вместе с дочерью за ней должен был отправиться и Александр (ему обещали место завлита), однако судьба распорядилась по-своему. Его мать внезапно заявила, что «не позволит таскать ребенка по «сибирям», и запретила сыну уезжать из Москвы. И тот послушался. То ли потому, что слишком боялся матери, то ли по причине охлаждения к жене. Валентине же было сообщено, что если она хочет жить с семьей, пусть немедленно возвращается в Москву — к мужу и ребенку (свекровь даже обещала первое время помогать им деньгами). Однако та рассудила по-своему и осталась в Иркутске. Так распался первый брак Александра Гинзбурга, который вскоре взял себе литературный псевдоним Галич (образован соединением звуков из разных слогов имени, отчества и фамилии — Гинзбург Александр Аркадьевич).
Весной 1945 года в жизни Галича появилась новая любовь. Звали ее Ангелина Шекрот (Прохорова). Была она дочерью бригадного комиссара и в те годы училась на сценарном факультете ВГИКа. До Галича она уже успела несколько раз влюбиться (ходили слухи о ее красивом романе с подающим надежды режиссером) и даже выйти замуж за ординарца собственного отца. В этом браке у нее родилась дочь Галя (в 1942-м). Но в самом начале войны муж пропал без вести, и Ангелина осталась вдовой. А в 45-м в ее жизни возник Галич. Вот как пишет Н. Милосердова: «Их свадебная ночь прошла на сдвинутых гладильных досках в ванной комнате в доме их друга Юрия Нагибина. Аня была худой, утонченной, с длинными хрупкими пальцами. Галич называл ее Нюшкой. Еще у нее было прозвище — Фанера Милосская. Она стала для него всем — женой, любовницей, нянькой, секретаршей, редактором. Аня не требовала от Галича верности, состояние влюбленности было для него естественным творческим стимулятором, никакого отношения не имеющим к их любви. Он был бабником в самом поэтическом смысле этого слова. Нюша его не ревновала, к романам мужа относилась с иронией. Скажем, однажды «возмутилась»: «Ладно бы выбрал себе кустодиевско-рубенсовский тип, можно понять. Но очередная пассия — такая же «фанера». И она решила «воздействовать» на даму — догнала их, собравшихся «погулять», и долго впихивала мужу разные лекарства, заботливо инструктируя даму, в каком случае что применять. Не помогло, дама разгадала ее ход: «Нюша, дайте еще клистир и ночной горшок, да побыстрее, а то мы не успеем полюбоваться закатом».
В 1945 году Галич предпринял попытку осилить высшее образование (как помним, до войны ему это сделать не удалось — в студии Станиславского диплома ему не выдали). На этот раз Галич решил получить не театральное образование, а какое-нибудь ярко выраженное гуманитарное и специальное. И его выбор пал на Высшую дипломатическую школу. Однако там его ожидал серьезный «облом». Когда Галич пришел в школу и спросил у секретарши, может ли он подать заявление, та смерила его высокомерным взглядом и сказала: «Нет, вы не можете подать заявление в наше заведение». — «Почему?» — искренне удивился Галич. «Потому что лиц вашей национальности мы вообще в эту школу принимать не будем. Есть такое указание».