Досье поэта-рецидивиста
Шрифт:
Недоглядела
Мои родители Лёшку недолюбливали — был он слишком своенравен, старших не уважал и к мнению их почти никогда не прислушивался. Жил, как будто знает всё не хуже взрослых, вечно уставшей матери и отца, которого никогда не видел, как будто с детства уже понимал жизнь и знал, как о себе позаботиться, знал что-то недоступное другим детям и до поры не раскрывал свою тайну. «Ишь ты! Вырос раньше времени!» — говорили с ехидством соседи. Он и глазом не вёл, только иногда делал им мелкие пакости, если начинали сильно допекать. То оконное стекло ночью разобьёт кирпичом, то кота соседского краской измажет, а чёрно-оранжевая пушистая зебра потом и весь дом, то пару палок из соседской изгороди отдерёт. Его никогда не ловили — действовал изобретательно,
Никогда Лёшку никто не хвалил — казалось, не за что было. Мать одна любила и заботилась, как могла. Был он поздний и очень желанный ребёнок. А он материнской ласки всё больше сторонился, и ей, естественно, было больно — ведь старалась для него, а он всё как не родной.
Лешка рос без отца. Мать работала за двоих, поэтому времени на воспитание сына оставалось крайне мало. Да и что она могла? Сыну нужен был отец. Сильный, смелый, работящий — пример для подражания, а не скучные нудные нравоучения. С матерью отношения были не родственные. Не сложились почему-то с самого детства. Жили они вдвоём. Были родственники, но и с ними Лёшка не находил тем для задушевных бесед. Так и жил — вроде и в семье, а вроде и нет. Мать зарабатывала мало, хоть и вкалывала. Так что жил Лёшка очень скромно, если не сказать бедно. Не делал из своей нищеты проблемы, поэтому и не стремился особо её преодолеть, но и насмешек над своим материальным положением не допускал. Всё, что у него было, — это его имя и честь. И дрался он за них с самого детства с яростью. Честь в молодости — единственное, чем обладает человек, единственное, чем он дорожит. Жаль, что повзрослев он заменяет честь чем-то другим, менее значимым — деньгами, положением. Печально, что человек продаёт своё достоинство за тридцать сребреников — за домик у речки, за «счастье портных». Лёшка не продавал.
Учёба Лёши шла туго — не понимал, для чего нужно запоминать покрытые слоями пыли даты битв и революций, непонятные названия рек и плоскогорий, правила написания суффиксов, сочетательный закон и правило буравчика. Назначение всех этих мёртвых знаний ему никто доступно не мог объяснить, а где их применить в жизни, сам не видел. Он не был глуп — просто не хотел делать ненужную работу. Лёшке казалось, сами учителя не понимают, зачем весь этот хлам пытаются впихнуть в его голову. Сами заблудились в лесу и не могут выбраться, кричат «ау» и при этом успевают обучать других способам найти дорогу домой в ближайшие тридцать-сорок лет.
Лёшка рано начал курить — классе в третьем. В курении он видел красоту и мужественность. Мужики с грубоватыми басами были для него авторитетами. На все уговоры матери лишь врал, позже начал шантажировать, мол, «дом подожгу, если не отстанешь». Мать то плакала, то била его полотенцем (ремней в доме не было) — ничего не помогало. Позже стала замечать странный запах от сына и следы клея на лице, одежде и руках. Поначалу думала: что-то клеил, радовалась — сын занят делом, а оказалось, что клей он нюхал, чтобы смотреть «мультики». Рыдала — сын ноль внимания. Уходил с друзьями на озеро, забирался за водокачку, куда могли пролезть только дети, выдавливал «Момент» в мешок и вдыхал из него отравленные, очень необычно и сладко пахнущие пары. Через несколько минут начинались галлюцинации.
Плыла осень. Капал дождь, и находиться на улице не очень хотелось.
— Привет, Лёш! Как дела? — спросил я, улыбаясь, встретив товарища на автобусной остановке.
— Да ниче, нормал! — ответил Алексей, нервно переваливаясь с ноги на ногу и пристально осматривая окрестности.
— Куда собрался? Автобус ждёшь?
— Да нет, — ответил Алексей. В реплике угадывалась недосказанность, начало фантастической красоты творения литератора, замысловатого художественного иносказания, поражающего воображение читателя, начало чего-то великолепного и масштабного.
— Ищу, кому пи*ды бы дать, да всё нет никого неместного, — продолжил Алёшенька.
— Ну тогда не буду тебе мешать, — молвил я и раскланялся.
По
Я подошёл к дому. Увидел соседа, поприветствовал, закурил, и мы начали о чём-то трепаться. Не прошло и десяти минут, как мимо проплыл Алексей. Он летел в сторону своего жилища. Лицо его преобразилось, светилось от радости. Шёл рыцарь, гордо несущий свой стяг, воин, победивший только что неприятельскую рать. В руках нёс свой трофей — кожаный дипломат.
Внешней красотой и статью природа Лёху не обделила. Ростом чуть повыше среднего, с голубыми глазами и светлыми волосами, среднего телосложения. Он нравился девчонкам, но был с ними так груб и нетактичен, что все симпатии к нему быстро пропадали. Зачем хамил дамам, отталкивая их от себя, я долгое время не понимал. Лишь спустя годы разгадал эту, как оказалось, весьма печальную, загадку.
Он был честным и рассудительным человеком. Нелюбовь учителей и других взрослых к нему меня удивляла. Налицо было несовпадение внешности этого парня и его отношений с окружающим миром.
К Лёшке ни у кого из сверстников никогда не было ненависти или злости. Он был асоциален, но не со своим кругом. В школе заступался за слабых, не терпел несправедливости — был хорошим парнем в нашем понимании, чуть грустным, с мутноватым философским взглядом.
В старших классах начал воровать, чтобы купить себе еду или одежду, так как с матерью к тому времени окончательно рассорился. Мама старалась приходить домой как можно реже — жила то у знакомых, то у родственников, и жизнь её он превратил в ад. Мне, да и не только мне, маму его было очень жалко. Все разговоры о матери он пресекал и зверел при одном её упоминании. Он ненавидел женщину, которая произвела его на свет, и мстил ей за что-то — казалось, за сам факт его рождения в нищете и безвестности. Удары судьбы от собственного сына она сносила бессловесно и покорно, как будто несла свой крест, и от этого её было ещё больше жаль.
Как и многих моих знакомых, Лёху однажды посадили. Меня судьба хранила. Низкий ей за это поклон, ведь поводов загреметь на нары было предостаточно. Отсидев, он не изменился в худшую сторону. Вышел, не сломленный тюрьмой, продолжил воровать — жить на что-то же надо было. Тюрьма не сделала его мразью — просто дала воровской навык, воровское умение, профессию; он стал профессиональным, но не слишком успешным вором, как после вуза становятся посредственными педагогами или инженерами. Тюремный институт он закончил не с красным дипломом.
Лёша катился кубарем под гору — пил, кололся, воровал. Сильно похудел, и лицо его приобрело отвратительный цвет, зубы пожелтели и некоторые не возвращались с очередной из его прогулок. Мать он из дома выгнал и даже не пускал на порог.
Однажды я встретился с людьми из своего прошлого, что бывает крайне редко. Среди них вскоре появился и Лёха. Мы дружно выпили самогона. Впервые лет за пять я ощутил его мерзкий кислый вкус во рту, но не стал обижать присутствовавший бомонд — ведь обиды в таких компаниях принято смывать кровью. Выпил, закусил чем было, а из закуски была лишь полторашка воды и непотрошеная свежесоленая сельдь. Я мог купить им и выпивки, и закуски посолиднее, но делать этого не стал — мог нанести людям ещё большую обиду либо превратиться в их понимании в лоха-спонсора, что прогибается перед толпой. Такая роль не очень почётна среди моих бывших дружков. Предавшись на некоторое время воспоминаниям, я раскланялся. Лёха увязался за мной.