Доспехи бога

Вершинин Лев Рэмович

Да, бунт – дело скверное.

Но – если Багряный?

И снова давно забытое: на сей раз – круглое, лоснящееся лицо управителя. Он улыбается, стоя у входа в часовню Первого Светлого, и держит за руку девушку, которая сейчас должна стать женой Тоббо; у девушки зареванные глаза и огромный живот – она служила в замке, и старый граф вовсю пользовался своим правом, а теперь еще раз пользуется, ибо высокорожденная супруга потребовала наконец избавиться от девки, пригрозив в противном случае вернуться к отцу. Тоббо связан. Рядом с ним кольчужник, держит на поводке; бежать некуда. А управляющий улыбается все шире. И говорит:

– Тоббо, пойми…

Да, именно так: «Тоббо, пойми! Куда тебе деваться? Сам знаешь, воля сеньора

выше неба, крепче камня. Приданое получишь всем на зависть. А твоя невеста найдет другого. Так что иди лучше сам, Тоббо…»; и Тоббо идет, и подает руку этой девушке, которую даже не видел раньше, и клянется быть с нею до самой смерти. Все будет без обмана: он получит приданое, действительно – завидное, и пропьет его, и, пьяный, придет буянить к дому управляющего, но управляющий не велит наказывать его. Жена станет угождать мужу во всем, а Тоббо будет бить ее смертным боем и спать с нею, и у них родятся дети, и снова станет бить, за то, что рожает одних девок, а она станет только вжимать голову в плечи и сопротивляться лишь плачем; и, распаляясь от тихого плача, он будет… топтать ее ногами, ее – а не управляющего. А управляющий… Вот он приезжает к хижине с десятком людей, и снова улыбается, и снова журчит негромко:

– Тоббо, пойми…

«Пойми, Тоббо, это необходимо, иначе никак нельзя. Мальчишка не имеет права расти обычным: в нем – кровь сеньора, а у сеньора, ты ведь знаешь, теперь есть законный наследник, и есть враги. Много врагов, да сгниют их души, и не дай Вечный, они приберут ублюдка к рукам. Так что, Тоббо, лучше отойди, ты ведь разумный виллан, Тоббо, отойди в сторону и не мешай».

И Тоббо отходит и стоит в сторонке, не мешая, а жена вопит, стелется по земле; ее пинают – несильно, жалеючи, куда слабее, чем бивал муж, но она почему-то сразу падает и лежит недвижимо, а люди из замка ловят старшего сынишку – как курчонка, с гыканьем и прибаутками, и распластывают на земле, и лишают мужского естества, а потом, словно этого мало, делают слепеньким…

Невозможно вытерпеть. Но нужно. Иного не дано. Если же совсем невмоготу терпеть, тогда нужно попытаться забыть. Если, конечно, получится. Забыть обо всем. О собачьей свадьбе, о жалобном визге слепенького… а теперь еще и об Эрро, потому что с галер мало кто возвращается.

Иначе нельзя жить. Нельзя!

Но ежели и вправду – Багряный?!

Тогда…

Вот он стоит, управляющий…

…он стоит у крыльца своего богатого дома, отчего-то забыв про улыбку, и я, Тоббо, разумный виллан, смирный виллан, никогда не бунтующий виллан, я беру его за подбородок и достаю нож… нет, не нужно ножа!.. руками, просто руками, медленно, медленно, чтобы глаза умерли не сразу, чтобы он, он, а не я понял…

И все.

Больше не нужно ни терпеть, ни забывать. И не надо возить в замок копчения, по десять туш в месяц. И не надо делать бычка злобным. И вернется Эрро, брат, потому что не будет никаких галер…

Конь. Дом. Отара тонкорунных. Все это – не чье-то, а свое.

Никаких податей. И никаких кольчужников.

И глаза жены. Он впервые разглядел ясно и отчетливо: они, оказывается, светло-синие! И в них нет больше ни привычного страха, ни въевшейся тоски…

Жена, одетая в вышитое, праздничное, почти что господское платье, стоит на пороге, протягивая навстречу руки. А кто рядом с нею? Да это же – слепенький…. но веселый! зрячий! С первым пушком на щеках! И поцелуй – тоже первый – за всю их корявую жизнь, и куда-то исчезла бессильная злоба…

Вот так.

Все просто. Даже очень просто.

Проще некуда.

Если действительно – Багряный.

Он уже не сидел, а стоял. И Вудри тоже встал. И остальные, сидящие, смотрели теперь только на него, но уже не сквозь, а с интересом, словно ожидая чего-то. Но Тоббо не знал, как пересказать свои видения, и потому просто вытолкнул сквозь зубы:

– Да. Резать…

Всех. Без разговоров.

И добавил потише, словно извиняясь:

– Ежели Багряный…

Глава 4

В зоне особого внимания

Ну что ж, друзья мои, позвольте представиться: Йирруахиярр йир… Йирруахиэлл дан-Гоххо-и-Тутхо-и-Тамхо; можно, впрочем, и просто Ирруах, что, как всем известно, означает «Отзвук грозы». Прекрасное имя, не правда ли? Явно западное, но ведь я и не скрываю, что происхожу с Запада, из ничем особым не прославленных земель, прилегающих к Великому Лугу. Досужие глупцы сочиняют о моих земляках побасенки, подчас довольно забавные, чаще – пустые и глупые, но редко кто позволяет себе повторять их в присутствии уроженцев Запада. Если же и находятся неосторожные нахалы, то быстро умолкают; люди Запада отвечают на усмешку ударом!

Итак, я – Ирруах дан-Гоххо, костоправ и лекарь. Имею диплом Борсоннского коллегиума и патент на практику в обеих столицах. Возможно, кого-то удивит, отчего столбовой тон-далайский дворянин, презрев традиции рода, уподобился низкорожденным, превращая знания в презренный труд за плату? Что ж, скрывать нечего. Никаких мрачных тайн. Все очень просто: после кончины деда сыны его разделили наследство по справедливости, как исстари заведено; Тутхо и Тамхо достались моим дядьям, Гоххо – батюшке. Замок небольшой, порядком обветшалый, вилланов – сотня-другая и обчелся, угодья, мягко сказать, невелики, да и то, что есть, порядком заболочено; денег же на осушение нет и не предвидится. А вдобавок ко всему перед самой смертью батюшки вышел указ о майорате; дескать, во избежание дробления уделов все наследство – старшему. И хотя спустя два года указ отменили, как вредный, закон обратной силы не имеет. Так вот и вышло: братцу Биббу – замок с землями, братцу Кикле – родовое серебро, братцу Айве – коняга с полным доспехом, а мне, последышу, как императорским указом определено, «достаточно средств для достойного обустройства жизни».

Ничего не скажу, не поскупились братцы. Тринадцать златников и шесть десятков сребреников отсыпали – аккурат на оплату полного курса Борсонны. Жаль, конечно, что по медицине, но тут уж деваться было некуда: факультет юриспруденции стоит вдвое дороже; так что на родню я обиды не держу, хотя и домой наведываться не собираюсь…

И то сказать, грех жаловаться: неизвестно еще, кто в накладе остался – я или братцы. Какие доходы с Гоххо? Никаких. А хорошему лекарю – везде почет и уваженье, лекарь же я, скажу не хвалясь, хороший. Во всяком случае, лучше многих, чему порукой нагрудный знак – ящерка зеленого нефрита. Знающий пациент, на эту ящерку глянув, тотчас гонорар удвоит, да и от дорожных неурядиц она отменный защитник: никто, в здравом уме пребывая, не обидит целителя, хранимого лично Четвертым Светлым. Да и гербовая цепь на шее прибавляет клиентам уважения, особенно ежели пациент – из мнящих о себе купчишек. Как же, не побродяжка какой пользует, пусть и с дипломом, а их высокое благородие столбовой дворянин. Так что на заработки пенять не приходится; изредка, с верной оказией, удается даже и переслать кое-что матушке и братцу Биббу, который, на беду свою, родился раньше всех и ныне обречен возиться с убыточным поместьем.

Легенда как легенда, вполне достойная, а главное – достоверная. Даже жаль немного, что воспользоваться ею вряд ли придется, поскольку личный контакт с туземцами в мои планы не входит. А входит в мои планы всего лишь добраться до места и разобраться с увечным кибером. Ничего сложного. Судьба, на наше счастье, застигла горемыку «Айвенго» в месте диковатом и от жилья людского отдаленном, где-то в самой гуще лесного массива, покрывающего весь север континента. К тому же перед безвременным успением автоматика все же сработала, и бедняга успел-таки выдать в эфир аварийный сигнал, безукоризненно записанный датчиками орбитала.