Достоевский / Dostoyevsky
Шрифт:
ТУРГЕНЕВ. Да, но сможете вы это сделать?
(Свет становится ярче, словно от прожектора приближающегося паровоза).
ДОСТОЕВСКИЙ. В этот последний момент, эта чрезвычайно обостряющаяся осознанность, это ясное ощущение собственного существования… За этот момент я готов отдать жизнь… Но потом за это приходится платить, человек платит за это, как платит за любовь, страданием и глубочайшим унижением, какое только можно себе представить.
(Поезд все ближе, музыка громче, свет ярче, луч прожектора надвигающегося паровоза направлен на ДОСТОЕВСКОГО).
МАРИЯ.
ПОЛИНА. И смерть не повредит.
ДОСТОЕВСКИЙ. Но потом, после этой крайней необычности, этого чувства безграничного счастья, этой сверхъестественной уверенности, что время – иллюзия, что потом?
АННА. Семнадцать деревьев во дворе.
ДОСТОЕВСКИЙ. После этой радости приходит чудовищное.
(Отвратительный смех, потом дикие крики, словно душ в аду, свет красный, карусельные лошади бесовские).
СТАРИК КАРАМАЗОВ (кричит). А-А-А-А-А-А-А-А-А-А! А-А-А-А-А-А-А-А-А-А! УБИЙЦА! УБИЙЦА! СТОЛОВЫЕ ЛОЖКИ! СТОЛОВЫЕ ЛОЖКИ!
(Звуки проходящего поезда, очень громкие, ДОСТОЕВСКИЙ содрогается и валится на землю, у него эпилептический припадок. Шум поезда стихает вдали, голоса смолкают, тени рулетки тают, остаются только завывания ветра).
ПОЛИНА. Черт съел луну.
2
Семнадцать деревьев во дворе
(Завывания ветра. ДОСТОЕВСКИЙ, ГОГОЛЬ и ПУШКИН в центральной арке в тусклом утреннем свете. Тюрьма).
ГОГОЛЬ. Не собираются они нас расстрелять. Не умрем мы через несколько минут.
ПУШКИН. У них военная форма и ружья. Кто их остановит?
ДОСТОЕВСКИЙ. Не могу поверить, что они действительно расстреляют нас. За несколько идей. За высказанное мнение. За использования разума.
ПУШКИН. Для этих людей идеи более опасны, чем бомбы. Гоголь, перестань ковырять в носу.
ГОГОЛЬ. Если я не буду ковырять в своем носу, кто будет? Пушкин, каково это, умирать? В тебя уже стреляли. Ты получил пулю в живот, на дуэли. Расскажи нам, каково это, чтобы мы не боялись.
ПУШКИН. Ты знаешь, каково это. Ты тоже умер.
ГОГОЛЬ. Да, но я уморил себя голодом во имя Господа. Это совершенно другое, в сравнении с тем, что тебя выведут во двор, привяжут к столбу, наденут колпак на голову и расстрельная команда изрешетит тебя, как сыр.
ДОСТОЕВСКИЙ. Им нет никакого смысла убивать нас. Не могу поверить, что Бог это допустит.
ПУШКИН. Бог делает все, что хочет, включая то, чего вообще нет.
ДОСТОЕВСКИЙ. Тебе легко шутить. Ты уже умер. Как может повредить тебе повторная смерть? Но я живой. Я еще ни разу не умирал.
ПУШКИН. Мертвым ты был очень долго, до того, как родился.
(МАРИЯ, ПОЛИНА и АННА появляются на верхней платформе, бросают лепестки цветов на ДОСТОЕВСКОГО, словно в могилу).
ДОСТОЕВСКИЙ. Меня больше тревожит не сама идея смерти, как момент убийства и мгновения, которые к этому ведут. Или тебе завязывают глаза, и тогда наступает момент, когда ты видишь мир в последний раз, или не завязывают, и тогда ты смотришь в ружейные дула до самой команды: «Пли!» Ты кожей чувствуешь холодное утро, и смотришь в глаза женщин, мимо которых проходишь к деревянным столбам, и
ПОЛИНА. Черт съел луну.
ДОСТОЕВСКИЙ. Что-то здесь не так. Не те ощущения. Это опять сон?
ГОГОЛЬ. Нет ничего более невозможного, чем сама реальность. На этот счет необходимо принять закон. Избыток реальности убивает человека быстрее крысиного яда.
ДОСТОЕВСКИЙ. Неплохой сюжет. Человек верит, что он пишет роман о собственной жизни, но не поставив последнюю точку, раздражается, начинает переписывать. Меняет главы, вводит дополнительные линии, пытается создать что-то вразумительное из хаотичной массы воспоминаний, снов, выдумок. Но есть один момент, к которому он продолжает возвращаться: он стоит перед расстрельной командой. Он возвращается к нему снова и снова, но никак не может описать должным образом. Момент этот не дает ему покоя. Снится ему. Может, и сейчас он видит сон?
ПУШКИН. Наказание того, кто насмехается над Богом, создавая другие вселенные, в том, что его приговаривают к жизни в одной из них, заточению в одной из них, смерти в одной из них. Сначала ты это пишешь, потом это случается с тобой.
(ФЕДОСЬЯ и ГРУШЕНЬКА имитируют утреннее пение птиц).
ГОГОЛЬ. Послушайте. Что это? Это птицы? Уже заря. Они собираются нас убить. Нам предстоит умереть. Остановите птиц. Кто-нибудь, выключите птиц. Схватите солнце и заставьте вращаться в обратную сторону. Нет. Это не птицы. Птицы – замаскированные рептилии. Это бесы. Это все бесы. (По центру со скрипом открывается невидимая дверь Свет надает на трех узников. Входят ПЕРВЫЙ и ВТОРОЙ БЕСЫ. ДОСТОЕВСКИЙ спешит через сцену к своему столу. ПУШКИН и ГОГОЛЬ остаются. ПУШКИН держится стоически, ГОГОЛЬ в ужасе). Вот первые два. Доброе утро господа. Уже пора завтракать? Я буду яичницу-болтунью. Нет. Лучше оладьи. Вы же не убьете человека до ого, как он съел оладьи, так?
ДОСТОЕВСКИЙ. Все не так. Это был не Гоголь, и не говорил он об оладьях.
ПЕРВЫЙ БЕС. Заключенный Гоголь?
ГОГОЛЬ (указывает на ДОСТОЕВСКОГО). Это он. Вон там.
ВТОРОЙ БЕС (хватая ГОГОЛЯ). Пойдешь с нами.
ГОГОЛЬ (когда БЕСЫ утаскивают его). Нет. Пожалуйста. Вы делаете ужасную ошибку. Вы не можете меня убить. Я – великий писатель с очень большим носом. И я уже умер. Нет. Бесы! Бесы!
ПУШКИН (смотрит на ДОСТОЕВСКОГО). Очевидно, самый уродливый уходит первым. Это означает, что следующий – ты.
(Падающий на них свет меркнет).
3
Бездна
(Поздний вечер. АННА спускается по лестнице и зажигает свет. ДОСТОЕВСКИЙ спит на полу у письменного стола).
ДОСТОЕВСКИЙ (еще не вырвавшись из сна). Я не самый уродливый. Ты самый уродливый.
АННА. О чем вы? Что не так теперь? Кого вы называете уродливым?
ДОСТОЕВСКИЙ. Пушкин следующий. Не я. Пушкин.