Доверие

Зегерс Анна

— Это нетрудно будет сделать, — отвечал Бенет. Он был несколько удивлен, весело удивлен этим вопросом. Ибо Бартон сказал ему, что Берндту можно спокойно показывать Питтсбург; они не собираются предоставлять ему работу на здешнем заводе.

Дора уже писала Берндту: «Как ты думаешь, когда закончится твоя работа?» Разлука с Берндтом давалась ей тяжелее, чем прощание. Берндт ей ответил: «Я даже еще не приступил к работе».

Он не часто писал домой. И писал холодно, по обязанности. Старался не думать о Доре, так как боль, которую ему причиняли эти мысли, грозила стать нестерпимой. Все, что касалось его

прошлой жизни, он сознательно от себя отталкивал. Не потому, что теперь не одобрял ее, а потому, что не мог сопоставить, не мог даже сравнить ее со своей нынешней жизнью.

Бартоны пригласили к себе также и Бенета с его жизнерадостной женой. Разговор вскоре зашел об их прошлой служебной поездке в Бразилию.

— Начинать на пустом месте, что может быть лучше для человека, не боящегося ответственности? — сказал Бартон.

— Я бы хоть сейчас опять туда поехал, — воскликнул Бенет. Он, правда, знал, какое предложение будет вскоре сделано Берндту, но о письме Уилкокса Бартону не подозревал. Берндт вмешался в разговор.

— О, я вполне это понимаю! Так же было и со мной после войны. Новая, очень трудная работа. Большая ответственность.

Что за сравнение, подумал Бартон, Уилкокс, безусловно, прав. В своем письме Уилкокс высказывал пожелание: хорошо бы спровадить Берндта подальше, на какое-нибудь новое предприятие вне Соединенных Штатов, в Монтеррей например.

2

После выпуска металла Рихард Хаген пошел к литейщикам. Как зачарованный смотрел он на расплавленный металл, разливающийся по изложницам. Он хотел воспользоваться кратким перерывом в работе и кое с кем поговорить, в первую очередь с Хейнером Шанцем, и поэтому непроизвольно на него поглядывал.

Хейнер с присущим ему мрачным спокойствием, обусловленным не столько работой, сколько его натурой, дожидался момента, когда поток стали остановится. Но краску на его лицо и грудь нагонял не жар металла: Хейнера пожирала внутренняя тревога, которую ему приходилось неустанно подавлять в себе, так что сказывалась она разве что в осторожном и точном движении поднятой руки. Ему показалось, что сталь полилась на секунду позже, и он застонал. В Хейнере то и дело сталкивались разные душевные движения и чувства, причем одни тотчас же вытесняли другие.

Рихард обратился к Хейнеру, потому что тот первый попался ему на глаза. Он знал: у литейщиков происходит что-то неладное. У печей закладывали шихту, те, что были здесь, в этом не участвовали.

Что это Рихарду Хагену вдруг от меня понадобилось? — думал Хейнер. — Подлизаться ко мне захотел? Видит, что все идет вкривь и вкось, значит, надо, чтобы кто-то это распрямил. Меня, думает он, можно умаслить.

Полтора года с волнением дожидался Хейнер Шанц, чтобы Хаген, секретарь партийной организации, преемник Фогта, позвал его к себе. Элла, чувствуя, как мучительно для него это ожидание, уговаривала его: «Фогту внезапно пришлось сняться с места. Для него это тоже был не пустяк. Сходи-ка сам к Рихарду Хагену, с ним говорить можно!» — «И не подумаю, — отвечал Хейнер. — Хочет, пусть позовет. Я перед ним подхалимничать не собираюсь. Мне на него наплевать! Не вхож я к ним, что ж, пусть так и остается».

Элла ничего ему на это не отвечала.

Разве годы не прошли с тех пор, как Хейнер поведал ей о своем горе, и вправду разрывавшем ему сердце? И какие тяжелые это были годы! Конечно, они уже отошли в прошлое. В гитлеровские времена Хейнер долго сидел. Потом воевал в дивизии 999. После войны в пивной в американском секторе с ним разговорился какой-то тип. Странным образом, он все знал о Хейнере. Дело в том, что в лагере в руки американцев попала записная книжка — они там накопили целую груду этих книжонок. Какой-то фельдфебель записал в ней, что ему будто бы говорил Хейнер, имена, которые тот называл, разговоры, которые вел с ним. Хейнер же ни одного имени не называл, просто нес какую-то чепуху. Его собеседник в пивной решил: если человек однажды размяк, он размякнет и вторично. Но Хейнер избил вербовщика.

После этого случая он долго ходил как в воду опущенный, покуда Элла не заставила его выложить, что у него на сердце, сначала ей, а потом и Фогту. Она чувствовала, что он не примирится с исключением из партии. Многие тогда вступали в партию, чтобы выслужиться. Но Хейнер в отличие от них был гордым и честным человеком. Фогт отнесся к нему сурово. Постановление есть постановление. Хейнер Шанц не имел права пускаться в разговоры с фельдфебелем. Пусть он не назвал ни одного имени, а порол какую-то чушь, все равно, права на это он не имел. Даже под страхом смерти. Именно он, Хейнер Шанц.

После того как Хейнера исключили из партии — очень быстро, согласно тогдашней практике, — его брат Гюнтер, разочаровавшись в нем, от него отвернулся. Только Элла по-прежнему была ему предана и вскоре стала его женой.

Хоть он и говорил, что на Рихарда Хагена ему наплевать, но непрестанно ждал, что тот позовет его к себе, разберется наконец в его деле. Что Фогт перед своим уходом не ознакомил Хагена с его делом, не рассказал об этой вопиющей несправедливости, Хейнер себе представить не мог.

И вот наконец — Хейнер был в этом уверен — пришла долгожданная минута. Но Рихард, торопясь использовать краткое время перерыва, с места в карьер спросил, почему они придерживаются прежнего разделения труда, тем самым ставя под угрозу обязательства, взятые на себя другими. Хейнер смотрел на него сначала выжидательно, потом со злобным разочарованием. Рихард, если бы и мог что-нибудь прочитать на лице Хейнера, все равно не понял бы его выражения. Почему, продолжал он, они не могут сократить простои?

Хейнер грубо его прервал:

— Вы что, воображаете, что мы сидим сложа руки? Простои себе устраиваем? Сокращаем рабочее время, так, что ли? Хватит уж, поизмывались над нами! — В гневе у него вырвалось: — Выходит, нам все сначала надо учить. А завтра это учение никому уже не понадобится. Не выйдет, я свою работу знаю. И из-за товарищей там, наверху, мы ничего менять не станем.

— Что значит «не понадобится»? — воскликнул Рихард. — И что это за товарищи «там, наверху»?

Хейнер как-то странно, в упор глянул на него. И под его взором, гневным и укоризненным, Рихарду вспомнилось, что этот человек несколько лет назад, кажется еще в сороковых годах, был исключен из партии. Кто говорил ему об этом, Рихард уже не помнил. Может быть, Гербер? На языке у него вертелся вопрос: почему Фогт исключил тебя тогда?