Доверие
Шрифт:
Томас забыл о своем благоразумном решении — отмалчиваться.
— Хейнц? Штрукса? Ну и брехня, ну и вздор, ты просто спятил.
— Так или иначе, а ему велели задержать Штрукса.
— Кто велел?
— Те, кто эту кашу заварил, ну, такие, как Вебер. За Вебером стоит его отец. За отцом — какой-нибудь шеф.
Томас ничего не ответил. Я упустил время, надо было поймать Хейнца на его язвительных рассуждениях да вправить ему мозги, чтобы понял, что разумно, а что нет. Я же его болтовне значения не придавал, вот и проглядел парня.
Он вдруг ощутил острую потребность
Вечерело. Томас обедал у Эндерсов. Тони была на работе. Эндерсы не в пример многим старикам не любили жаловаться на свои беды. Фрау Эндерс кое-как выходила мужа, избитого на канале. Все, что он успел тогда заметить, черным по белому стояло в протоколе. Фрау Эндерс было не до разговоров. Она с грустью думала об Элле.
— Теперь и Хейнца арестовали, — с трудом выдавил из себя Томас.
— Он тоже виновен в ее смерти, — ответила фрау Эндерс.
Томас подумал: пожалуй, она права. Но от этого ему не стало ни спокойнее, ни легче.
Он прилег на кровать. Даже то, что он опять был один в комнате, не радовало его сегодня. Вебер был ему, конечно, противен, особенно теперь. Но и такое одиночество ничего доброго не сулило. Мысли не давали ему уснуть.
Вечером он еще раз заглянул к Эндерсам. У них сидел гость, Гюнтер Шанц, с забинтованной рукой. Томас вспомнил, что рассказывал Эрнст, — Гюнтер уцепился рукой за ворота, чтобы преградить дорогу смутьянам. Эрнст снова и снова повторял свой рассказ, дрожа от ярости, ему вторила невеста Гюнтера Эрна и брат невесты, хилый паренек, который преклонялся перед ним, как когда-то преклонялся брат Гюнтера Хейнер.
Может, Гюнтер надеялся, хоть они и давно рассорились, сегодня встретить здесь брата. В его памяти квартира Эндерсов все еще была чем-то вроде убежища для тех, кто в трудную минуту не хотел сидеть ни дома, ни в пивной. И старая фрау Эндерс ничуть не удивлялась, если в какой-то вечер — случалось, только она и понимала, что это особенный вечер, — кто-то появлялся у нее нежданно-негаданно. И на лице пришельца можно было прочесть: а куда, господи ты боже мой, мне еще было податься?
Дважды пересилил себя Гюнтер, ходил к брату — в дом, который был когда-то домом Эллы. Женитьбу эту Гюнтер не простил ему, как и его разлад с партией, вернее, все, что было причиной этого разлада.
Квартира стояла запертая, изнутри не доносилось ни звука. На заводе Хейнер не показывался. Ни в одной пивной его не было. Гюнтер встревожился, стал спрашивать о друзьях Хейнера, и тут впервые услышал:
— Да разве ты не знаешь? Бернгарда арестовали.
Нет, Гюнтер Шанц, невысокий, ладный парень, даже не заметил, кто в той дикой неразберихе, пытаясь пробиться к воротам, вывернул ему руку…
Завтра будут хоронить Эллу. Говорили, что она погибла за завод, отдала за него свою жизнь, и прекрасную свою грудь, и свои лучистые глаза. И всю свою боль о первом, погибшем на фронте муже, и все любовные истории, заглушавшие эту боль, и свое второе, хмурое, непонятное
Старик Эндерс не утерпел, снова рассказал ему, как видел в последний раз Эллу, как спросил, что она у них на заводской территории делает. И как потом у него вдруг потемнело в глазах. Много позже он все узнал. И о Янауше узнал, да, о Янауше, который стоял рядом с производственной школой и указывал толпе дорогу.
— Дрянь дело, — добавил старый Эндерс, опять думая о своем. Его мучило, что Янауш, старый друг, вместо того чтобы сидеть у них за столом и ворчать, сидит в тюрьме. Как мог он скатиться до такой низости? Выцветших, белесых от ненависти глаз Янауша Эндерс не замечал. Для Эндерса он оставался все тем же Янаушем, с которым он бог знает сколько лет назад пришел учеником в Коссин. А когда директор Берндт сбежал, Янауш, сидя вот за этим столом, сказал: «Ему у нас не по нраву».
— «У нас», — повторил старый Эндерс. — А теперь он сам против нас, хочет нас погубить, почему?
Эндерс не подозревал, что тот же самый вопрос мучает и Рихарда Хагена.
— Его кто-то в Берлине видел, — сказал Гюнтер, — он выходил от отца Вебера.
Эндерс так и вскинулся:
— Но это же не причина, чтобы избить чуть не до полусмерти старого приятеля Эндерса или растоптать Эллу.
— Да вовсе не он тебя избил, — сказала фрау Эндерс, — кто-то другой, чужой человек, и Эллу Янауш тоже не топтал. Ее растоптали чужие, они Эллу не знали.
— Это все едино! — воскликнул Гюнтер. — Он не иначе как в сговоре с ними был.
Томас внимательно слушал, такой же бледный, как во время ареста Хейнца.
Мягкие, теплые лучи заходящего солнца освещали реку за окном и стол в комнате. Люди не знали, зачем им этот переизбыток света. Косые, хитрые лучи добирались до каждого уголка в прибрежных кустах, до каждой морщинки на измученных лицах.
Вдруг распахнулась дверь, в комнату вошла Тони. Поздоровалась коротко, недружелюбно. Даже не села, а шагнула прямо к Томасу.
— Пойдем. Мне надо поговорить с тобой.
Он пошел за нею в ее чуланчик. Она теперь спала отдельно от Лидии, дед сумел выкроить ей из их комнаты отдельный уголок. Закут, но он напоминал Томасу тот чулан, в котором он спал вместе с Робертом Лозе. У Тони на подоконнике и на кровати — для стола места не было — лежали тетради и книги. Над кроватью висел кусок яркого жесткого шелка. Молодежная делегация привезла. Среди книг Томас заметил томик Брехта. Подарок Хейнца.
Тони прислонилась к дверному косяку. Потом хрипло сказала:
— Я хочу спросить тебя о чем-то очень важном. Почему ты донес на Хейнца Кёлера?
— Как донес? — переспросил Томас. Упрек был несправедлив, но Томас весь день мучался оттого, что сказал полицейским о Хейнце.
Тони в упор смотрела на него, губы ее дрожали. И лицо побледнело, как бледнеют смуглые лица. Исчез золотистый налет. Но она взяла себя в руки, спокойно сказала:
— У нас в производственной все говорят, будто ты донес на Хейнца. Кое-кто даже считает, что ты поступил правильно. Говорят, ты этим свое положение исправил.