Доверие

Зегерс Анна

Они вышли на маленькой, пронизанной ветром станции.

Ребята побежали к морю. Многие сразу же стали копаться в песке. Эльза опустилась на колени у самой воды. Пароходов здесь не было видно, только чайки. Лениво плескался прибой. Эльза уставилась на черту между небом и морем, никем не нарисованную, не прочерченную по линейке и тем не менее незыблемо существующую. Пухлые облака отражались в воде. Неприметно меняли форму, на небе так же, как на воде, волновались заодно с волнами.

Учительница часто взглядывала на Эльзу. В конце концов она подошла и погладила ее по голове. Эльза вздрогнула.

— Черта между небом и морем, — сказала

учительница, — называется го-ри-зонт. Но море и небо вовсе не сливаются. Если бы ты плыла на корабле, черта двигалась бы вместе с тобой все дальше и дальше, пока наконец не показалась бы земля, берег.

Эльза слушала с удивлением… А если не знаешь, когда будет земля? И вообще будет ли, а если кто вбил себе в голову, что надо плыть, пока ее не увидишь? От волнения Эльза страшно устала. И заснула. Учительница разбудила ее:

— Мы играем. Иди к нам!

На обратном пути дети видели кое-где большие пятна воды. Они смахивали то ли на лужи, то ли на озерца. Им объяснили, что это бухта. Она каким-то образом соединялась с морем.

Дома, в Вильдхагене, Эльза, улучив минутку, стала бегать к ближнему озеру, Альгерзее. Его плоский берег порос камышом. То тут, то там виднелись отмели. Эльза вообразила, что озеро под землей сливается с морем.

Эльза ходила, ошеломленная чувством почтения, которое охватило ее и которого она ни к одному человеку не испытывала. Она теперь частенько где-то пропадала. Не играла больше с ребятами из поселка. А кричать и гикать самой ей стало противно.

Однажды Роберт искал Эльзу и обнаружил ее тайник, но домой вернулся один. Ее взбаламученное, испытавшее горькие разочарования сердечко, быть может, наконец-то обрело покой, и он этого покоя не потревожил. А через месяц-другой она спросила Роберта:

— Можно мне еще раз съездить к морю?

— Да, конечно, можно.

— Когда?

— Мы вместе покатаемся на катере, — ответил Роберт.

— Я хочу одна съездить, — сказала Эльза.

Роберт, который все всегда понимал, ответил:

— Ладно.

В это воскресенье Эльза первая увидела Томса. В ожидании пирога, который мать резала на кухне, она высунулась в окно и глядела вниз, на пустынную улицу.

Жильцы первого этажа еще не открыли входную дверь. Эльза кубарем скатилась вниз. Этого гостя она любила. Он уже приезжал к ним.

Томс не погладил ее по волосам, как зачастую делают взрослые. Он взял ее за подбородок и приподнял ее голову кверху. В первый раз девочка, хоть совсем не знала его, посмотрела ему в глаза холодно, почти с ненавистью, казалось, предостерегала его. От чего? От всего. Тебе меня тоже не перехитрить. Но Томс продолжал смотреть на нее спокойно, уверенно, и лицо Эльзы изменилось. Сделалось мягче. Проблеск надежды забрезжил на нем. Проблеск доверия. Томс знал предысторию этой семьи, тесно связанную с бегством Берндта и Бютнера. Девочка не то чтобы некрасивая, но, видно, недобрая. Настоящий отец оставил ей в наследство только белокурые вихры. А уж тепло и доброту придется ей наследовать от Роберта.

Женившись, Роберт пригласил инженера Томса, назначенного директором завода, к себе домой. Роберт не забыл, что Томс поддержал его в намерении привезти Лену и Эльзу из Коссина.

Сначала, увидев Лену, Томс был разочарован. Столько разговоров было об этой длинной любовной истории — даже в отделе кадров что-то о ней пронюхали, — столько было у Роберта сомнений, он так долго ждал и с таким волнением рассказывал обо всем Томсу, что тот

думал увидеть невесть какую красавицу.

Лена же была худенькая и бледная. Для гостя она надела новую, туго накрахмаленную блузку, которая еще больше ее бледнила. Она потчевала его смущенно, неловко. Пока Томс говорил с Робертом, Лена со стороны наблюдала за ним, за человеком, которого так ценил Роберт. Томс поймал ее взгляд, заметил, как внимательно она слушает, как она при этом преобразилась, похорошела.

В неспокойные дни Томс дважды приезжал в поселок. Первый раз еще до беспорядков, а второй — когда все уже, можно сказать, утихло. Вместе с Робертом, с молодежью и пожилыми рабочими он много дней и ночей не покидал завода. Хотя у них все было сравнительно спокойно. Сравнительно, но не вполне. Первую же угрозу им удалось приглушить, прежде чем она переросла в разрушительные беспорядки.

Томс заехал за Робертом ночью. В машине он сказал, что его насторожили западногерманские и английские передачи, газеты, которые он читал в Западном Берлине, разговоры, которые еще вчера там слышал.

— Как бы у нас уже сегодня чего-нибудь не случилось.

В общежитии производственной школы Роберт сказал ребятам, допивавшим кофе:

— Кончайте скорей, вы нам нужны! Именно вы нужны нам, да еще как! Идите в мастерские, как обычно, я вас догоню.

В учебных мастерских Роберт наказал им:

— Будьте настороже. Это хулиганы что-то готовят. Они, конечно, и к нам заявятся. Вам их повадки известны. У вас таких двоюродных братьев и дядьев дополна.

Он сказал «двоюродных братьев и дядьев» — в большинстве случаев это были их родные братья, их отцы. Ребята потом рассказывали:

— Нас они тронуть не осмелились, эти типы! Да мы их и на порог не пустили!

Будто не знали, что среди тех, кто не осмелился, были их братья и отцы.

Если в какой-нибудь семье нелестно отзывались о заводе Фите Шульце, неизменно всплывало имя Роберта Лозе:

— Чем он там ребятам головы забивает? Обучал бы их получше слесарному делу!

Некоторые отцы добавляли:

— Мы, когда мальчишками были, понимали, что значит стачка. А этот Лозе наплел им, будто мы бастуем, чтобы отобрать завод у государства, новый завод вернуть старому хозяину. И напрасно к нам из города, с обувной фабрики на автобусах прикатили. Ничего нельзя было поделать. Прежде полиция в два счета пробивала цепь бастующих, цепь ребят никому пробить не удалось. А какие лозунги этот Лозе намалевал: «Завод наш!», «Руки прочь от нашего завода!». Флагов черно-красно-золотых и кроваво-красных понавесил — теперь правительство это разрешает, — только что вместо орла голубь на синем фоне. Какой-то мальчишка вскарабкался на заводскую трубу, углядел автобусы из города и предупредил. Потом объяснил, Роберт Лозе им, мол, рассказывал, как при Гитлере один паренек ночью на самую высокую трубу взобрался и водрузил красное знамя, а спускаясь, мазал трубу мылом, чтобы никто до знамени не долез.

Позднее в газетах много добрых слов было посвящено заводу имени Фите Шульце. И в первую очередь заводской молодежи. Ребята показывали друг другу вырезки, вывешивали их на стену, дома совали под нос своим отцам и братьям. А те, хоть и не были хулиганами, как в гневе назвал их Роберт Лозе, но упрямо закоснели в своих ошибках.

Одному ученику производственной школы, ездившему домой на воскресенье, старший брат задал взбучку за то, что тот сказал:

— Бастовали одни плуты и мошенники.