«Доверяй, но проверяй!» Уроки русского для Рейгана. Мои воспоминания
Шрифт:
Облезлый Ленинградский аэропорт оказался немногим лучше лачуги * . «Есть ли у вас порнография или Библия?» – хрипло спросил меня единственный таможенник.
Нас ожидал молодой человек из Интуриста. У нас не было никаких представлений о том, чего нам ожидать. Кроме всего прочего шла холодная война. Но когда мы вместе с интуристовцем удобно разместились в машине, водитель которой не говорил по-английски, наш гид нетерпеливо спросил: «Вы знаете Сэлинджера?»
*
Основным аэропортом Ленинграда в 1960-е годы был аэродром «Шоссейная», после введения в строй нового здания в 1973 г. он получил название Пулково.
Я могла ожидать чего угодно, только не такого первого вопроса. На мгновение я подумала, что он имеет в виду хорошо известного журналиста Пьера Сэлинджера, но нет, это был писатель Джей Ди, или
На темных улицах, по которым мы ехали, почти не было уличных фонарей, но иногда мне удавалось заметить длинные очереди из одетых в тяжелые пальто людей. Нас разместили в гостинице «Астория».
«Асторию» открыли в 1912 году, когда Санкт-Петербург был гордой столицей космополитичной имперской России, и тогда она являлась самым современным и элегантным отелем города, с большой библиотекой, состоящей из английских книг, и с картой лондонского метро на стене огромного фойе. В тот год император Николай II и его любимая жена императрица Александра Федоровна, четыре их дочери и юный сын Алексей находились на пике популярности, а страна готовилась к празднованию трехсотлетия династии Романовых в 1913 году. Россия процветала и быстро индустриализировалась. Целый номер журнала «Нэшнл джиографик» в тот год был посвящен ей: «Россия: страна неограниченных перспектив».
Затем в 1914 году началась Первая мировая война, за которой последовали революция в России, хаос и беспощадная Гражданская война. Царь и вся его семья были жестоко убиты в далеком уральском городе в ночь с 16 на 17 июля 1918 года, и это стало кровавым пятном, расползшимся по всей стране. Санкт-Петербург был превращен в провинциальный город и переименован в Ленинград. Сталин, который всегда видел в этом городе потенциальную угрозу, в тридцатые годы именно здесь начал свои первые смертоносные чистки «времен террора». В 1941 году началось вторжение нацистских армий. Ленинград стал объектом беспощадной 900-дневной осады – самой длительной и великой осады в мировой истории, которая уничтожила в десять раз больше людей, чем погибло в Хиросиме и Нагасаки. В городе, подвергавшемся безжалостным ежедневным бомбардировкам со стороны вражеских армий, в самый пик осады от холода и голода ежедневно погибало до трех тысяч человек, а их замерзшие тела везли на санках через весь город, чтобы похоронить в братских могилах. В «Астории» разместился госпиталь для раненых и умирающих. Нацистам их победа тогда казалась столь очевидной, что они уже отпечатали приглашения на торжество по этому случаю, которое должно было состояться именно в «Астории». Но из-за чрезвычайного героизма города и его жителей им так и не удалось взять Ленинград, и в 1944 году нацисты были вынуждены отступить, неустанно преследуемые партизанами и Красной Армией.
Когда в тот вечер 1967 года мы приехали в «Асторию», эти славные дни остались в далеком прошлом. Леонид Брежнев правил страной с 1964 по 1982 год, и этот период сегодня называют «застоем». Это было время растущего давления и репрессий против диссидентов и время глубокого экономического упадка страны. Ленинград стал темным и серым, почти превратившись в город-призрак. Великая блокада времен войны все еще доминировала в умах горожан, большинство из которых потеряло многих членов своих семей. Нехватка была во всем, магазины пустовали. Иностранцы встречались редко, не было иностранных консулов, журналистов. Немногие оставшиеся в городе отели подверглись сегрегации, и в ветшавшей «Астории» селили только англоговорящих приезжих.
У двери нас встретил солдат. Там, где сегодня элегантный вестибюль и модный магазин, тогда находился только гардероб, а все остальное пространство было занято столами Интуриста. После того как клерк на стойке приема по слогам проверил наши документы, нам выдали реликтовую вещь из прошлого: тяжелый ключ длиной в пять дюймов, увенчанный набалдашником с надписью. И остался еще один свидетель славного прошлого отеля: старый, но элегантный лифт размером с комнату, с удобными мягкими банкетками по трем позолоченным стенкам. Лифтерша с крашеной рыжей завивкой приняла нас так, будто лифт был ее домом, где лежали газеты и было разбросано вязанье. Она просияла приветственной улыбкой и ввела нас в свою позолоченную клетку. В нашем номере мы обнаружили кровать в алькове за занавесом, не слишком чистую ванную комнату с текущими кранами и все тот же запах, что и в самолете. Однако от вида из комнаты захватывало дух. В вечернем небе виднелся силуэт Исаакиевского собора с массивным куполом и огромными гранитными колоннами. Высунувшись в окно, я глубоко вдохнула до странности знакомый воздух и произнесла: «Мне это нравится». Мы никого здесь не знали, и тем не менее у меня возникло внятное чувство, что нас ждут и что кто-то меня найдет.
Это произошло во дворце.
Незадолго до поездки я просматривала фотографии для нашей книги в Хиллвудском музее в Вашингтоне. Изысканно вежливый главный хранитель музея Марвин Росс * , один из немногих в те годы, кто знал хоть кого-нибудь
*
Marvin Ross – первый хранитель основанного в 1955 г. Хиллвудского музея (Hillwood Estate, Museum & Gardens), располагающего большой коллекцией русского искусства.
*
Кучумов Анатолий Михайлович (1912—1993) – с 1956 г. главный хранитель Павловского дворца, автор проекта восстановления его интерьеров.
И на следующий день я отправилась к старшему представителю Интуриста, сидевшему внизу за столом, и сказала, что нам нужна машина, чтобы ехать в Павловск. «Нет, – твердо ответил он. – Вначале в Пушкин, а потом в Павловск».
Я продолжала настаивать. «Нет. Вначале Павловск, потом Пушкин, – и добавила: – И гид нам не нужен, мы не можем себе этого позволить».
В конечном счете я его убедила, и нас оставили наедине с водителем, говорившим только по-русски. Когда мы доехали до Павловского дворца, то обнаружили, что здесь по-английски тоже никто не говорит. Нас встретила любезная дама, приветствовавшая нас и повторявшая фразу, означавшую, как я сообразила, «будьте нашими гостями». В ту первую встречу мои знания русского ограничивались алфавитом и несколькими стихами на память, поэтому я могла лишь повторять: «Кучумов, Кучумов».
Что оставалось делать? Ждать, и мы ждали. Затем я увидела, как в некотором отдалении от нас любезная дама говорит с высоким бородатым молодым человеком в неопрятной одежде. Он приблизился к нам и по-английски, но с сильным акцентом приветствовал нас: «Чем могу помочь? Я поэт Санкт Питербурха 1 . Они ищут Кучумова. Он сейчас в Пушкине. До тех пор будьте нашими гостями. Осмотрите дворец».
До той поры мне не приходилось слышать, чтобы поэты были гидами во дворцах. Потом только я узнала, что в те унылые времена был издан жестокий «закон о паразитах», который провозглашал: «Кто не работает, тот не ест». Это означало, что те, кто не имеет постоянной работы, рискуют быть сосланными в трудовые лагеря ** . Чтобы избежать такой участи, неофициальные поэты и художники, исключенные из одобряемых партией официальных союзов и неспособные заниматься творчеством в условиях жесткого давления, стали наниматься на непритязательную работу. Симпатизирующие им музейные хранители вроде Кучумова пытались помогать, предлагая минимальную занятость. Результатом всего этого стало то, что в музеях города в качестве сторожей, дворников и иногда гидов (но только для советских граждан, а не иностранцев) служило немало самых замечательных художников и поэтов Ленинграда.
1
Константин произносил старое название Ленинграда так, как его писали и произносили во времена Петра Великого: «Санкт-Питербурх». Когда я сказала своей давней, ныне покойной подруге Евгении Лехович (урожденной княжне Урусовой), возглавлявшей административную часть балетной школы Джорджа Баланчина в Нью-Йорке, что еду в Ленинград, она сразу ответила: «Я знаю, там есть поэты. Но не знаю, кто они». Ее вопрос так и звучал в моей голове, когда я приехала в Ленинград.
**
Имеется в виду Указ Президиума Верховного Совета СССР от 4 мая 1961 г. «Об усилении борьбы с лицами, уклоняющимися от общественно-полезного труда и ведущими антиобщественный паразитический образ жизни». В «тунеядстве» обвиняли поэта Иосифа Бродского и публициста Андрея Амальрика.
Проходя впервые по величественным залам Павловска, могла ли я вообразить, что в будущем каждая картина на стене, каждый элемент меблировки дворца однажды станут для меня такими же хорошо знакомыми, как мой собственный дом! Мой муж Боб Масси оставался при этом совершенно спокойным. По его мнению, это был неподходящий дворец. Он хотел отправиться в Пушкин, находившийся лишь в нескольких милях от нас, где Николай II с семьей жил в Александровском дворце. Чтобы отправиться туда, мы снова залезли в нашу страховку. Настойчиво повторяя, что пора ехать, муж торопил меня и вытащил из дворца, даже не дав поблагодарить любезную даму и поэта. Но в тот момент, когда мы уже собирались садиться в ожидавший нас автомобиль с его суровым водителем, я услышала, что нас кто-то догоняет. Это был поэт, попросивший: «Не могли бы вы вернуться?»