Довлатов
Шрифт:
— Ладно, здесь все свои вроде бы… Об этом обычно не приятно говорить, но тогда и Пушкин был не так возвеличен, да и среди декабристов поэтов было немало. А не взяли они его с собой потому, что боялись. Пушкин был по характеру холериком и вообще человеком непредсказуемым и непостоянным. Сегодня он сидел с ними в одной компании, а завтра шел к царю с хвалебной одой… Извините, мне пора.
Сообщив такую далеко не каноническую трактовку Сенатского путча, мужчина отправился к своей группе. Не так давно я рассказал эту историю моему другу. Он молча принес какую-то книгу и спросил:
— Узнаешь экскурсовода по фотографии?
— Конечно!
Он показал фото, прикрыв рукой подпись:
— Это он?
— Да!
Рука соскользнула с листа, и я увидел два слова:
( Либиков Н.На 160 лет моложе Пушкина // Новости Пскова. 1999. 27 мая)
— Успокойтесь, — прошептала Марианна, — какой вы нервный… Я только спросила: «За что вы любите Пушкина?..»
— Любить публично — скотство! — заорал я. — Есть особый термин в сексопатологии…
Дрожащей рукой она протянула мне стакан воды. Я отодвинул его.
— Вы-то сами любили кого-нибудь? Когда-нибудь?!.
Не стоило этого говорить. Сейчас она зарыдает и крикнет:
«Мне тридцать четыре года, и я — одинокая девушка!..»
— Пушкин — наша гордость! — выговорила она. — Это не только великий поэт, но и великий гражданин…
По-видимому, это и был заведомо готовый ответ на ее дурацкий вопрос.
Только и всего, думаю?
Виктор Никифоров:
Говорили, что он недостаточно благоговеет перед Пушкиным. Действительно, к тому культу Пушкина, который был у нас, он относился с большой долей иронии. Он высмеивал наше восторженное отношение к Пушкину, которого мы, может быть, еще не совсем понимали и знали. Мы преклонялись по традиции — и это ему не нравилось. Он старался сам постичь Пушкина, пропустить через себя. Сережа понимал, что Пушкин — очень разносторонний человек, он не может быть определен тем лишь направлением, которое указывали наши методички. Поэтому Сереже было смешно наше раболепное благоговение перед Пушкиным. Довлатов придумал такую игру — ни разу во время экскурсии не произносить фамилию «Пушкин». Он называл его то автором «Евгения Онегина», то создателем современного русского языка — как угодно. Сережа очень любил, когда после такой экскурсии к нему подходила какая-нибудь дама и спрашивала: «Уважаемый экскурсовод, скажите, пожалуйста, в имении какого писателя мы были?»
Наталья Антонова:
Я часто привозила из Ленинграда группы, для которых Сережа вел экскурсии в Заповеднике. Его выступления были незабываемы. Мне посчастливилось увидеть это своими глазами. Надо сказать, что туристов он не любил. Он возвышался над ними. Сережа смотрел как-то поверх голов вдаль и говорил, например, следующее: «Эти земли принадлежали Максиму Выздымскому, коменданту Шлиссельбургской крепости. В течение ряда лет он исправно выполнял свои зловещие обязанности коменданта политической тюрьмы. И когда он выходил на заслуженный отдых, Екатерина Вторая сделала ему ценный подарок, а именно подарила эти земли». В столовой он декламировал: «Вот здесь сидела хозяйка Прасковья Александровна Осипова со своими бесчисленными детьми». Потом он поворачивался к юноше и девушке, которые трепетно держались за руки, и говорил: «Молодые люди, любовью надо заниматься в кустах». Я думаю: «Боже! Сейчас будет жалоба. Туристы напишут на меня жалобу!» Но, как ни странно, все обходилось, и туристы оставались очень довольны его рассказами.
В Тригорском и в монастыре экскурсия прошла благополучно. Надо было сделать логичнее переходы из одного зала в другой. Продумать так называемые связки. В одном
«Друзья мои! Здесь, я вижу, тесновато. Пройдемте в следующий зал!..»
Игорь Смирнов-Охтин:
…Знание экскурсионного материала, которое в необходимом минимуме Довлатов, конечно, имел, было вовсе не главным в его экскурсии… Нокаутирующее воздействие на публику оказывало появление перед ними огромного супермена, в строгом лице которого ничего приятного экскурсанты для себя обнаружить не могли — к экскурсиям, экскурсантам, как ко всему коллективному и массовому, Довлатов относился с великим отвращением.
Служебная необходимость, правда, заставляла это чувство прятать, но краешек его всегда оказывался виден. Возможно, отчасти и преднамеренно. Ну, а затем начинался его экскурсоводческий монолог. И тут с аудиторией происходило то, что называется катарсисом. И тогда, овладев публикой, Довлатов уже мог перегонять покорную отару от объекта до другого (а расстояния значительные!) в очень быстром темпе, не рискуя ни бунтом, ни кляузами.
Помню финал экскурсии… Довлатов «отработал» село Михайловское и вывел людей за околицу — к реке Сороть…
— Перед вами, — сказал он, — вон там на холме, наш последний экскурсионный объект — Савкина горка. Что вы можете увидеть на Савкиной горке? — тут Довлатов с нарочито пренебрежительным оттенком упомянул два или три могильника. — А также вид на Сороть, — продолжал он, — уступающий своей живописностью пейзажу, наблюдаемому нами с этого места. Желающие могут пройти на Савкину горку вот по этой тропинке.
Экскурсанты после такой оценки на Савкину горку не ходили, а Довлатов получал в личный досуг тридцать минут экскурсионного времени.
( Смирнов-Охтин И.Сергей Довлатов — петербуржец // Малоизвестный Довлатов: Сборник. СПб., 1995. С. 427)
Каждый год в Пушкинский Заповедник, в его музеи и парки со всех концов нашей огромной страны приезжает более 350 тысяч экскурсантов…
Шахтеры Донецкой области оставили такую запись: «Память о Пушкине, дух Пушкина до сих пор живы в Михайловском. Идя по музеям, по аллеям парка так и ожидаешь, что вот на повороте столкнешься с великим русским поэтом».
( Бозырев В.По Пушкинскому заповеднику. Путеводитель. М., 1970. С. 12–13)
— Тут все живет и дышит Пушкиным, — сказала Галя, — буквально каждая веточка, каждая травинка. Так и ждешь, что он выйдет сейчас из-за поворота… Цилиндр, крылатка, знакомый профиль…
Между тем из-за поворота вышел Леня Гурьянов, бывший университетский стукач.
— Борька, хрен моржовый, — дико заорал он, — ты ли это?!
Я отозвался с неожиданным радушием. Еще один подонок застал меня врасплох. Вечно не успеваю сосредоточиться…
Губерния Псковская, «теплица юных дней» поэта, где «текли часы трудов» его «свободно-вдохновенных», воспеты во многих пушкинских строчках и неотделимы от его творческой биографии.
Дважды побывав в псковской деревне до михайловской ссылки и несколько раз после нее, Пушкин создал здесь более ста художественных произведений. Через всю свою жизнь, через всю поэзию пронес он немеркнущую, необъятную и глубокую любовь к этой «обители дальней трудов и чистых нег». Вот почему сегодня пушкинские места стали заповедными и бережно охраняются нашим народом, вот почему почитателей Пушкина так живо интересует история этого уголка.