Дождь для Джона Рейна
Шрифт:
Мне бы не хотелось пытаться разделаться с этим парнем каким-либо иным способом, кроме как из винтовки с оптическим прицелом. А результат выстрела в лоб довольно сложно спутать с естественной смертью.
Черт бы со всем этим, подумал я. Риск — одно дело. А это похоже на чистое самоубийство. Если Тацу так хочется, чтобы он был мертв, я бы порекомендовал ему создать команду из шести человек с огнестрельным оружием. Мне бы очень хотелось что-то сделать, чтобы навсегда купить расположение Тацу, но в данном случае дело того не стоило.
Интересно, будет ли мой старый друг угрожать? Не думаю. А если да, тогда я просто ускорю план «Рио». Приготовления
Однако завтра я пойду на бой и соберу как можно больше разведданных. Скормлю их Тацу в качестве утешительного приза за мой прощальный поклон.
Секундная стрелка дошла до двенадцати. Я разрядился последним шквалом ударов локтями и отошел. Избыток адреналина по большей части рассосался, но я все еще чувствовал напряжение. Тренировка обычно помогала с этим. Но не сегодня.
Я нашел партнера и еще час тренировал удары ногами. После этого сделал упражнения на растяжку и направился в душ. Я радовался, что скоро все это будет позади.
ЧАСТЬ 2
Музыка дарит нам наше собственное прошлое, о котором мы до этой минуты не подозревали, заставляя сожалеть об утратах, которых не было, и проступках, в которых неповинны.
9
В ту ночь я долго бродил по Токио. Мне было не по себе, я чувствовал потребность в движении и позволял городским сквознякам вести меня за собой.
Я шагал на север от Мегуро [8] , держась тихих улочек, переулков, пустых аллей неосвещенных парков.
Что-то в этом проклятом городе продолжало притягивать меня, соблазнять. Мне пора уезжать. Я хочу, чтобы у меня получилось уехать. Черт, я ведь пытался уехать. И вот я снова здесь.
8
Мегуро, далее Хиро — административные районы Токио.
Может быть, это судьба?
Но я не верю в судьбу. Судьба — абсурд.
Тогда что?
Я дошел до Хикава Дзиндза, одного из множества синтоистских храмов, разбросанных по городу. Площадью метров в тридцать, этот храм один из небольших, но никоим образом не самый маленький благодаря своим торжественным зеленым лужайкам. Я прошел через древние каменные ворота, и меня тут же обволокла успокаивающая темнота.
Я закрыл глаза, наклонил голову и стал вдыхать воздух носом. Поднял руки перед собой, растопырил пальцы, как слепой, пытающийся определить, где он оказался.
Оно было здесь, за пределом обычного восприятия. Чувство города, живого, извилистого и многослойного, охватило меня. И ощущение того, что я живу как часть его самого.
Я открыл глаза и поднял голову. Храм был построен на скале, и сквозь деревья на дальнем конце его территории виднелись огни Хиро и Мегуро.
Токио настолько огромен и может быть таким жестоким и безликим, что моральная поддержка одного из его случайно встретившихся оазисов дорогого стоит. Спокойствие таких храмов, как Хикава, вызывает грустные ощущения, которые для меня всегда совпадали по частоте со звуком храмового колокола.
Я прошел дальше в темноту и сел спиной к хонден, симметричной конструкции с черепичной крышей, где обитает божество этого маленького храма. Закрыл глаза и сделал выдох, глубокий и полный, а потом стал слушать тишину.
Когда я был мальчишкой, меня застукали, когда я стащил плитку шоколада в соседском магазинчике. Пожилая пара — хозяева магазина, конечно же, знали меня и сообщили родителям. Я был в ужасе от реакции отца и отрицал все, когда он допрашивал меня. Отец не разозлился. Вместо этого он, размеренно кивая головой, говорил мне, что самое важное для мужчины — признать свой проступок, а если он не в состоянии этого сделать, тогда он может быть только трусом. «Понимаешь ли ты это?» — спрашивал он меня.
Тогда я не совсем понял, что он имел в виду. Но слова отца вогнали меня в жгучий стыд, и я признался. Он отвел меня в магазин, где я принес полное слез извинение. В присутствии хозяев выражение лица отца было суровым, даже гневным. Потом, когда мы ушли и я еще продолжал плакать от своего позора, он как-то неловко на секунду прижал меня к себе, а потом нежно положил мне руку на шею.
Я никогда не забуду его слов. Я знаю, что сделал, и я признаю все это.
Впервые я лично убил человека на границе с Лаосом, у реки Соконг. Вьетконговца. Во Вьетнаме говорили «убить лично», когда ты убивал конкретного человека из личного стрелкового оружия и был уверен, что сделал это сам. Мне тогда было семнадцать.
Я входил в состав разведгруппы из трех человек. Такие группы были маленькими, их успех и выживаемость зависели от способности скрытно действовать на территории противника. Поэтому в разведку отбирали только тех, кто мог передвигаться абсолютно незаметно. Для выполнения заданий больше нужны были призраки, чем убийцы.
Это произошло на заре. Я помню, как с первыми лучами света от влажной земли начал подниматься туман. Я всегда считал Вьетнам красивой страной. Большинство солдат ненавидели его, потому что их отправили сюда воевать, но мои чувства к Вьетнаму были другими.
Мы уже две ночи были на задании, не имея никаких контактов с базой, и шли прямо к месту назначения, когда на фоне просвета увидели его. Мы замерли, наблюдая за ним из-за деревьев. У него был «АК», и мы поняли, что перед нами вьетконговец. Шагая, он смотрел то налево, то направо, словно пытался сориентироваться. Помню, как я подумал, что он, наверное, отбился от своего подразделения. Бедняга выглядел немного испуганным.
Нас инструктировали избегать контактов, однако задачей группы был сбор разведывательной информации, а я видел, что в руке у него большая книга. Что-то вроде гроссбуха. Она могла оказаться неплохой наградой. Мы посмотрели друг на друга. Командир группы кивнул.