Дождь идет над Сеной

Закович Борис Григорьевич

«Пошел гулять; домой не возвратился…»

Пошел гулять; домой не возвратился, Быть может, помер иль сошел с ума. И некто овдовевший поселился В его жилище, скучном, как тюрьма. И так похож был обитатель новый На прежнего, что выжил из ума, Усами, лбом, повадками, что снова Он стал бродить у берега речного, Крутого и опасного весьма.

«Кто думать смел? Жду слова: кто здесь думал?..»

Кто думать смел? Жду слова: кто здесь думал? Ответа

нет… Стук сердца… Тишина. Чтоб выжить под начальником угрюмым, Работай, спи, не мешкай у окна. Знай, от Петра Великого доныне Начальник прав: он думает за всех. А люди что? Людишки! Без веселья Они начальству служат для потех.

«Через тысячи лет на земле…»

Через тысячи лет на земле Ресторанов не будет ночных. И бесед о любви, о луне, Слов привета и слов ледяных. И не будет ночных поездов, Утешений терпким вином, Первых встреч и первых разлук И твоих, меня перед сном В поздний час ласкающих рук.

«Туманный день. Ненастье за окном…»

Туманный день. Ненастье за окном. В квартире темень, шепоты, раздумья. Идут часы. Супруги ни о чем Не говорят. Им скучно до безумья. Они молчат. Они живыми были, Но вот, живьем, свершив законный брак, Они в квартире скучной жили так, Так много лет, что чувства их остыли И телевизор съел их до конца, Лишив сознанья, сердца и лица.

«Какой судьбы избрали мы дорогу?..»

Какой судьбы избрали мы дорогу? Да никакой! Старели понемногу. Работали (иначе не могли), Порой молились Богу без ответа И ждали, ждали радости и света, Любви, каникул, солнечного лета С Марусей, с Анной, с Верой… и легли В участок тесный глинистой земли.

«Вблизи неслышны были звуки…»

Ю. Одарченко

Вблизи неслышны были звуки, Часов на башенной стене. Казались каменными руки Уснули клавиши во тьме. Но дальше — продолжались счеты Других безжалостных часов И древний шум ночной работы Трудолюбивых столяров. И где-то, в темных дебрях сада Звучали выстрелы и смех… Ночь длилась, как ей длиться надо, Чтоб материнствовать за всех.

«В то утро, по свидетельству жены…»

В то утро, по свидетельству жены, Кой-как успевшей убежать в пещеры И там прожившей, кажется, полгода С Дианою — наставницей своей, Ни облака, ни звери, ни растенья Не предвещали гибели. Рассвет Над синей гладью, спящего залива Был, как всегда, спокойно безмятежен, И лишь одни любовные заботы Еще будили рощи и сады. Дремали звери в логовах пустыни, И даже сам, к виденьям приобщенный, Дремал ширококрылый Гамаюн… Увы, и Он не молвил посвященным О том, что здесь готовилось, рождалось, Как

лава здесь с водою повстречалась, Когда Вулкан Цереру пробудил.

«Хоть жизнь прожить — не поле перейти…»

В. Шеметилло

Хоть жизнь прожить — не поле перейти, Я дни свои уже, как будто, прожил. Хотел любовь и истину найти И все изведал трудные пути, Все лучшее предал и уничтожил. А между тем, над старым чердаком Рассвет, как в детстве, радостен и светел. Мне в Галлии он русским языком И воробьиным щебетом ответил. Вошел ко мне, поставил самовар, Принес три чашки (третья для Елены). Но где она? Забывчив я и стар! Она далече, в памяти нетленной!

«Осенний день. Кленовый предо мною…»

Осенний день. Кленовый предо мною Желтеет лист. Он сумрачной чащобой Взлелеян был. Как просто и как мудро Теперь он в книге дремлет, ожидая, Чтоб я зимой, рассеянным движеньем, Его нашел… и вдруг, припомнил день, Тот летний день, когда его с тобой Мы схоронили в томике, где Тютчев Писал об осени перноначальной. Но ты, мой друг — ты помнишь ли об этом, Когда в тиши, старушкой одинокой, В ночи, как море тайной и глубокой, Задумавшись, ты смотришь из окна?

«Я помню, хороша была ты молодою…»

Я помню, хороша была ты молодою. Но знай, что и теперь, пусть старость подошла, Пусть вижу я тебя усталой и седою, Я говорю — моей осталась ты весною, Надеждою моей, что столько лет со мною И в радости и в горе прожила.

«Люблю я здесь и горные громады…»

Люблю я здесь и горные громады, И волн певучих мерные ряды, И шум весны, и шепот листопада, И зной, и снег, и рощи, и сады. Я их люблю за странность сочетанья Их красоты с их бренностью земной, За то, что жизнь — лишь легкое сиянье, Лишь музыка любви и расставанья В преддверьи близкой темени ночной.

«В деревню я приехал наугад…»

В деревню я приехал наугад, Жилище снял, откуда, за полями, Виднелся лес и слева, еле-еле. Синел залив чуть видной полосой. Вдали от всех, без нежности твоей Я городскую заменил тревогу Усладой одиночества ночного. Раздумьями, что старость беспощадно Нам дарует, и странною надеждой, Что горечь всю, всю боль пути земного Когда-нибудь с тобой мы позабудем, И не умрем… что нету смерти жала И что с тобой мы будем, как бывало, Любить друг друга, ласточка моя.

«Он в гости шел, а рядом с ним — Она…»

Он в гости шел, а рядом с ним — Она В мантилии и маске смехотворной И в той же — маске белая луна За ними шла над улицею черной. И вот герой, не зная почему, Играя тростью, тростью удивленный, Стал у крыльца, и Некто, в тот сонный И страшный час, не спавший никогда, Сказал ему — я ждал тебя сюда!