Дождь: рассказы
Шрифт:
Первое время у него не было имени. Писать он не умел, а те хриплые, нечленораздельные звуки, которыми он пытался выговорить свое имя, никто не понимал. Иногда какой-нибудь солдат начинал перечислять все имена, какие приходили в голову, но немой всяким раз отрицательно качал головой. Тогда стали называть его просто «немой», и он как будто был доволен, охотно отзывался на это имя.
Но как-то раз один солдат в тяжком приступе лихорадки, быть может в бреду, уставился на него и вдруг сказал:
— Эсперандио. Ты же Эсперандио. Не узнаешь меня?
Потом выяснилось,
Какое-то время положение немого было неясным, с ним обращались как с одним из служащих крепости, а не как с пленным. Он почти не выходил из больницы, лишь изредка видели, как он поднимался на стену и сидел там, погруженный в задумчивость, пристально вглядываясь в морскую даль.
Выздоровевшие солдаты получали разрешение отправиться в город, многие приглашали с собой немого, но он всегда отказывался, поясняя знаками, что должен оставаться в больнице, ухаживать за теми, кто не встает с постели.
Настал, однако, день, когда больница оказалась пустой, солдаты, получившие увольнительную, зашли за немым, и после долгих уговоров он наконец согласился отправиться с ними в город.
У ворот крепости они наткнулись на сержанта Тунапуя; увидев немого, сержант рассердился:
— Кто разрешил немому выходить из крепости?
Солдаты стали объяснять, что немой не виноват, что это они его уговорили.
— Эсперандио никогда с нами не ходит, сержант. Сегодня в первый раз мы его уломали, хотим пройтись немного по городу.
Сержант редко заглядывал в больницу, он не видел немого с тех самых пор, как тот стал там работать. Сержант заколебался. В голове его снова ожило сомнение — а вдруг немой все-таки враг и сумел его провести. И теперь, думал сержант, он воспользуется прогулкой да и сбежит. Сержант хотел было приказать немому вернуться, но что-то его остановило; он изменил решение. Быть может, хотел еще раз окончательно испытать немого. Если он в самом деле враг, то не упустит возможности бежать. Тогда начнется возня — собирать срочно отряд, разыскивать немого, ловить.
— Ладно, немой, можешь идти, только смотри, ровно через час чтоб был здесь, а не то посажу в колодки, когда воротишься.
Солдаты со смехом вывалились из ворот, скрылись в узких уличках порта. Сержант Тунапуй остановился в воротах да так и простоял целый час, молча глядя, как передвигается тень от стены; он подсчитывал время.
Наконец решил, что час уже прошел, и в ту же минуту из ближайшей улицы вышли солдаты. Сержант сразу же разглядел среди них немого. Не дожидаясь их приближения, сержант быстро повернулся и исчез в глубине крепости.
Сержант Тунапуй заболел лихорадкой. Его отнесли в больницу почти
Как только сержанта уложили на койку, немой уселся рядом и больше не отходил ни на шаг. Он трогал лоб больного, чтобы узнать, есть ли жар, постоянно менял холодные компрессы, аккуратно, вовремя давал лекарства.
Казалось, он не покидал сержанта и в бредовых его видениях, словно разговаривал с ним без слов. Иногда больной приходил в волнение, начинал говорить отрывисто:
— Козленка одного не хватает… Посчитай-ка… Ты посчитал? Эта собака никуда не годится… Козленка потеряла… Надо идти козленка искать…
Охваченный бредом, он пытался вскочить, фельдшер мягко, но с силой удерживал его, укладывал, оправлял постель и ждал, скорбно и напряженно, когда сержант снова погрузится в забытье.
Другие больные, а также все, кто бывал в палате, не могли надивиться преданности немого. Казалось, он врукопашную дерется со смертью, отстаивает жизнь сержанта.
Всякий раз, когда сержант Тунапуй приоткрывал глаза, он видел сидевшего у его постели фельдшера, спокойного, заботливого. Сначала он различал немого с трудом, как бы в тумане и, кажется, не узнавал, но позже, когда начал поправляться, смотрел уже на него сознательно и иногда улыбался ему.
Однажды сержант, чувствовавший себя почти совсем хорошо, не в силах справиться с жаждой, мучающей всех выздоравливающих, вдруг сказал:
— Хочу апельсин.
И тотчас пожалел, что сказал. Ведь он знал: в военное время, в крепости добыть апельсин почти невозможно и вдобавок вспомнил, что именно слово «апельсин» заставлял произносить пленных, чтобы распознать врагов. Вдруг немой подумает, будто он нарочно попросил апельсин — показать, что все еще не доверяет ему. Но больше ничего сказать сержант не успел. Немой мгновенно вскочил и исчез. Сержант Тунапуй задумался. Любопытно, размышлял он лениво, как немой будет добывать апельсин. Может, решится украсть его у кого-нибудь из офицеров. Или отправится на поиски по харчевням городка. Вот он стоит у полуотворенной двери офицерской комнаты, осторожно вглядывается в круглый, поблескивающий в полутьме плод. Или бегает как безумный в напрасных поисках по крутым уличкам города. Не следовало просить его. Не следовало напоминать о своих сомнениях и подозрениях. Враги — они злые и носят красные мундиры. А немой — он не может быть врагом.
Нет, не враг тот человек, что стоит сейчас у его койки. Немой человек. И — даже не верится — держит в руке большой золотой апельсин, сияющий словно солнце, и в другой руке его нож, чтобы этот апельсин очистить.
Лицо сержанта расплывается в улыбке, глазки совсем пропали. Трудно ему выговорить эти слова, но он должен их выговорить:
— Ты хороший, немой. Ты очень хороший. Лучше меня. И чтобы показать полное свое доверие, чтобы изгладить навсегда все темное, что было прежде, сержант не называет больше этого человека «немой», он впервые зовет его по имени, он признает существование того, другого, кого все в крепости давно уже зовут Эсперандио.