Дождь: рассказы
Шрифт:
Пленный выпрямился, сержант некоторое время молчал, глядел на солдат, тех, что привели пленного, и на других, что сошлись, привлеченные любопытной сценой; невозможно было понять, чего хотят эти люди. Все они глядели на него, ждали его решения, и сержант задумался. Сержант Тунапуй любил ясность, история с немым казалась ему слишком сложной. Ну как выяснить, враг этот человек или не враг? По виду больше похож на консерватора, но сержант знавал и инсургентов с такой внешностью. Не раз видел сержант Тунапуй, как люди умирали, да и сам убивал не раз, так что возможность среди сотен врагов убить одного человека зря не так уж
Совсем запутался сержант, а все оттого, что этот человек немой. Сейчас велел бы ему сказать «апельсин», и сразу все понятно. Да вот не может пленный ни одного слова сказать, только мычит хрипло, словно жалуется или просит о чем-то. И потом, немой, он ведь все равно что ребенок, тоже говорить не умеет. Хоть и взрослый он и сильный, а все равно будто дитя малое, говорить-то не может. Убить человека — пустяк, даже и ни за что ни про что, а вот немого убить трудно. Тяжко как-то. Рука не поднимается, словно и впрямь ребенка убить собираешься.
Вдруг лицо сержанта прояснилось. Надо спросить, откуда пленный родом, тогда все и решится. Есть приказ креолам помилование, даже если все время в армии консерваторов служили.
— Ты откуда? — почти закричал сержант.
Пленный показал рукой вдаль, на юго-запад, туда, за горы, что высились позади крепости.
— Из долины Баринас?
Немой отрицательно покачал головой, мыча, тыкал куда-то рукою. Сержант в волнении, быстро, одно за другим перечислял названия разных мест, но немой каждый раз отрицательно качал головой.
— Из Баркисимето?
Еще дальше. Немой обрисовал руками долину высоко в горах.
— Из Трухильо?
Нет, не так далеко. Ближе. Наверное, из какой-нибудь деревни в отрогах горного хребта, где толпятся вокруг часовни домишки.
— Есть у нас кто-нибудь из тех мест? — спросил сержант.
Выступил вперед солдат родом из Умокарос. Сержант велел расспросить о местах, о людях, там известных.
— Токуйо знаешь?
Немой кивнул утвердительно.
Солдат не знал, о чем еще спрашивать. Он вспоминал церковь, монастырь, площадь города, но не мог придумать, как заставить пленного назвать их. Тогда он решил схитрить. Сейчас он назовет выдуманное имя, вот немой и попадется.
— У нас в городке все знают отца Дамьяна, священника. Помнишь его?
Пленный не сразу ответил, он пристально глядел на солдата, не то колебался, не то пытался вспомнить. Наконец качнул
— Не знаешь? Жалко.
Солдат нагнулся к уху сержанта, шепотом рассказал о ловушке. Сержант усмехнулся.
— Да только он не попался. Не дурак, видно.
Пленный стоял перед ними неприступный, непонятный, отделенный от мира своей немотой, стоял и ждал. Солдаты глядели то на пленного, то на растерянное лицо сержанта Тунапуя.
— Ты что умеешь делать?
Пленный стал показывать, как растирает травы, сливает в колбу лекарство, как делает перевязку, как кладет ладонь на пылающий лоб больного.
— Фельдшер ты, что ли?
Пленный закивал. Так он, значит, фельдшер. Солдаты переглядывались, довольные. В крепости много больных даже и после того, как перерезали всех пленных, а хорошего фельдшера нет.
«Везет тебе, окаянный», — подумал сержант. Но что-то в глубине души восставало, не хотелось выпускать жертву из рук. Сержант попытался еще раз проверить, правда ли все это.
— А сюда как попал?
Немой опять замычал, замахал руками: он показывал, как входил в город, как его схватили по ошибке вместе с отставшими от своих вражескими солдатами, как никто до сей поры не хотел обратить на него внимание, хоть он и пытался объяснить конвоирам, что произошло. Он показывал, как стоял в толпе пленных и настала роковая минута, он понял, что его хотят убить, и как наконец добился, что солдаты его заметили и спасли. Он благодарил глазами, руками, всем телом, съежившись словно испуганный зверек, окруженный со всех сторон.
— Оставить при больнице? — сказал сержант вопросительно и прибавил уже решительно: — Прикончить всегда успеем, если окажется, что обманул.
Солдаты заулыбались одобрительно. Найти фельдшера — большая удача для всех.
— Ладно, отвести его в больницу. Я доложу начальнику охраны, — сказал сержант и поднялся.
Он двинулся было к двери, но остановился, вернулся и медленно подошел к пленному. Все же сомнительно, так ли все это. Враждебное чувство шевелилось в груди, сержант боялся, что его провели. Приблизившись к немому, он скрестил большие пальцы, поднес к его лицу.
— Поклянись на кресте, что ты не враг.
Немой закивал.
— Нет, не так. Становись на колени, целуй крест. Пленный упал на колени, дрожащими губами прижался к рукам сержанта.
Немому дали одежду кого-то из казненных. Почти все было ему не впору; либо висело, либо обтягивало, и это придавало ему смешной вид, бросалось в глаза, напоминало, что он чужой.
Почти все время немой находился в больнице, переходил от койки к койке или сидел в аптеке, где проявил незаурядные способности, помогая готовить пластыри и настойки для раненых и больных лихорадкой.
В скором времени он завоевал всеобщую любовь. Никогда еще не встречали солдаты такого внимательного и энергичного фельдшера. Немой садился в головах тяжелобольного, вытирал ему пот, помогал перевернуться на другой бок, подносил воды, каждую минуту готов был выполнить любое его желание. Он проводил ночи без сна, то и дело поднимался, подходил к тем, кто больше всего нуждался в помощи, часами сидел у постели того, кто не хотел оставаться один, боясь умереть. И он же отправлялся за священником, когда улавливал на чьем-либо измученном лице страшные признаки приближающейся агонии.