Дождь

Ливадный Андрей Львович

— Оглянись вокруг, — скупо посоветовал Остин. — Природа умирает. Она в чем провинилась?

— Да, дождь нужен, — согласился Кирилл. — Но ты представляешь, с каким риском связано путешествие в город?

— Не очень, — пожал плечами Остин. — Я же там не был… давно не был.

— А я недавно ходил, — неожиданно признался Кирилл.

— Зачем?

— По делам, — ответ прозвучал уклончиво. — Все сильно изменилось. Лет десять назад я не стал бы тебя отговаривать, но поверь мне на слово, — древние фобии возродились, люди снова начали «охоту на ведьм», город теперь больше похож на крепость, находящуюся в осадном положении…

— Кто осаждает его? — заинтересованно спросил

Остин.

— Они считают, что мы.

— Но мы не ведем войны!..

— Верно. Однако жителям мегаполиса достаточно одного факта существования поселений вне городской черты. Они помнят о «бунте машин», и считают нас своими врагами.

— Это не так.

— Только не пытайся втолковать горожанам, что мы просто живем, не желая никому зла. Они не поймут тебя.

— Почему?

— Страх, — скупо ответил Кирилл.

— Страх? Ты знаком с подобным ощущением? — удивленно переспросил Остин.

— Мы все с ним знакомы. — Кирилл присел на край слесарного верстака. — Только называем его иначе. Инстинкт самосохранения не чужд и нам, верно?

Остин согласно кивнул, продолжая сборы. Он оделся, и теперь застегивал магнитные липучки обуви. Оружие лежало на столе, рядом с ним тускло поблескивали снаряженные обоймы.

— Не передумал?

Остин отрицательно покачал головой.

— Бунт машин… — задумчиво произнес он, пристально посмотрев на Кирилла. — Ты помнишь, как все случилось?

Кирилл ответил не сразу.

Бунт машин…

Само словосочетание звучало неверно. Бунтовать могут как раз люди, зачастую тяжело и бессмысленно, а машины — создания предсказуемые. Другое дело — подобные ему и Остину кибернетические организмы. Он прекрасно отдавал себе отчет, в том, что имеет все признаки, как машины, так и человека: дышит, чувствует, осознает себя, нуждается в пище, ему трудно существовать вне природы, и в то же время сознание у Кирилла было иным, в нем отсутствовала стихия человеческого бунтарства, которая лежит в истоках многих необдуманных поступков. Как будто чувства не такие острые, нивелированные логикой, и в тоже время более окончательные, чем у людей.

— Нет. Я не помню бунта машин, — наконец произнес он. — А ты?

— Тоже не помню. И не представляю, как оказался за чертой мегаполиса. Словно очнулся от долгого сна…

— Я могу тебе сказать, кто спас большинство из нас, тайно вывозя из города и доставляя в безопасные районы.

— Серьезно? Ты знаешь?

— Знаю. Но не прельщайся, Остин, люди тут не при чем. Они уничтожили нас. По крайней мере, были уверены, что уничтожили…

— А на самом деле? — прищурился Остин.

— На самом деле нас невозможно истребить, — уверенно ответил Кирилл. — Погибает оболочка из плоти, прерывается питание, но эндоостов и искусственные нейросети остаются невредимы. Мы отключаемся, но не погибаем.

— Откуда знаешь?

Кирилл покачал головой, потом все же решился:

— Есть в городе один доктор…

— Он тебе растолковал, что к чему?

— Да.

— Адресок дашь?

— Дам. И все же, Остин, риск слишком велик.

— Догадываюсь. Но мне очень хочется многое узнать и кое-что изменить.

— Значит пойдешь?

— Непременно.

— Ладно. Вижу отговаривать тебя бесполезно, — вздохнул Кирилл. — Пойдем к компьютеру, начерчу тебе карту.

— Спасибо. — Остин вогнал обоймы в пистолетные рукоятки оружия. — Вернусь, расскажу, — пообещал он.

3

На четвертые сутки пути город показался вдали серой конической глыбой с усеченной вершиной.

Остин изрядно устал от долгого пешего перехода по опаленной зноем, почти безжизненной

равнине. Из-за жары тут выгорели леса, обугленное пространство простиралось уродливыми проплешинами, пепел поднимался облачками при каждом шаге, становилось трудно дышать.

Остин стоически переносил неудобства. Жаловаться он не привык, к жизни относился философски, эмоции по мелочам не разменивал, внутренних споров с собой не вел. Двигался машинально, как заведенный, но внешнее впечатление ледяного спокойствия, исходящее от упрямо приближающейся к городу фигуры одиноко путника обманчиво: он фиксировал взглядом каждую мелочь, запоминая все увиденное, чтобы поздно ночью, остановившись на краткий отдых, проанализировать дневные события.

Останавливаясь на отдых, он довольствовался малым: съедал плитку пищевого концентрата, бережливо запивая ее несколькими глотками воды, и затем долго сидел, давая отдых натруженным мышцам, глядя на яркие россыпи звезд, что царили в бездонно-черном небе, размышлял над увиденным за день, приходя к неутешительным выводам. Чем ближе к городу, тем жестче, явственнее становились губительные признаки долгой засухи: потрескавшаяся, иссушенная земля, обугленные стволы деревьев, витающий в воздухе пепел, — все свидетельствовало о катастрофических последствиях сбоя в работе атмосферного процессора, управлявшего микроклиматом терраформированных территорий.

Остин старался не поддаваться гнетущим впечатлениям.

Конечно, нужно было обеспокоиться раньше и последствия засухи были бы менее тяжелыми, но, — он утешал себя в мыслях, — люди из города не появлялись на краю преобразованных к Земному эталону пространств, значит, в мегаполисе еще с грехом пополам поддерживались нормальные циклы жизнеобеспечения.

Чем ближе он подходил к городу, тем сильнее становился зной, но к вечеру четвертого дня пути жара внезапно отпустила, будто он пересек незримую границу климатических зон.

В сгущающихся сумерках Остин все чаще замечал желтовато-зеленые пятна на фоне серых утилитарных построек цоколя [1] . Вид пожухлой зелени приободрил его, идти стало если не легче, то спокойнее, не смотря на возрастающую опасность, угрожавшую ему со стороны обитателей мегаполиса.

Кирилл не зря предупреждал его: в наступившей к вечеру относительной прохладе Остин сумел задействовать «внутреннее зрение». Серая громада наклонных стен цокольного этажа еще дышала жаром, но на фоне засветки от нагретого за день бетона он различил размытые контуры человеческих фигур, расположившихся среди окраинных зданий.

1

Типовой Цоколь — Во времена Великого Исхода существовала отработанная схема организации первичных поселений колонизируемых планет. Сразу после посадки колониального транспорта на избранную планету, начинала свою работу планетопреобразующая и строительная техника. На месте посадки (стерилизованной от исконных форм жизни колонизируемой планеты) машинами инициировалось строительство Цоколя — многокилометрового основания будущего города. Внутри Цоколя располагались системы жизнеобеспечения, реактор, очистные сооружения, цеха по производству необходимых для дальнейшего строительства машин и материалов.

Пробуждение людей начинается после завершения работ по возведению Цоколя.

Известен целый ряд планет, где при успешно возведенном Цоколе пробуждение колонистов так и не состоялось. Есть примеры частичного выполнения запланированных работ с тем же трагичным исходом.