Дождик в крапинку
Шрифт:
За что? Антон же не сам придумал! И не предлагал дедушке действительно целоваться с коровой. Это была такая игра, правила которой известны всем. Сказал не к месту — получай в ответ.
Громыхнули крышки парт — Антон вскочил вместе со всеми.
— Садитесь, — разрешила Антонина Ивановна. Она была в платье цвета томатного сока. В руках журнал.
Опять громыхнули крышки парт.
— Дежурные?
Встали Голышок и Света Гутлер.
Антонина Ивановна отметила отсутствующих.
На правой щеке у нее не то большая родинка,
— Кто скажет, что задавали на дом?
И вперила взгляд прямо в Антона. Он замер, хотя прекрасно мог бы ответить.
Но Антонина Ивановна вызвала не его и не Лырскую, а Молодцова.
— Па сегодня… Задано… На сегодня… — стал мямлить тот.
— Ну, — поторопила его Антонина Ивановна.
— Эта… Эта… На сегодня…
Начались смешки. Только Антонина Ивановна оставалась невозмутимо спокойной.
— Я ничего не поняла. Повтори.
— Читать… Нет, пересказывать… О Степе в избе. Нет, в деревне, У дяди…
— Ужас какой-то. Бред сумасшедшего, — покачала головой Антонина Ивановна.
Ее замечание показалось Антону смешным. Бред — бессвязная, лишенная логики речь. Сумасшедшие тоже не подчиняются законам здравого смысла. Значит, их бред бессвязен вдвойне.
И вслед за другими Антон захихикал.
Некоторым своим поступкам и чувствам он все же не мог найти объяснения. Антонина Ивановна зачитывала оценки за диктант. Антон с замиранием сердца дожидался своей, как правило, высокой, а затем предвкушал, именно предвкушал представление, которое будет разыграно, когда дело дойдет до буквы М.
«Молодцов. Единица», — говорила Антонина Ивановна, и класс разражался привычным хохотом.
Затем Антонина Ивановна устраивала разбор ошибок. И начинала с Молодцова.
«Ты хотя бы свою фамилию можешь правильно написать? — обращалась она к нему. — Как надо писать слово «молодец»?
«Ма-ла-дец«,— но слогам говорил Вадик.
«Выйди к доске, напиши».
Антон с трудом мог поверить, что человек не способен выучить столь элементарное слово. Бывают сложности, но тут все предельно ясно. Тем более собственную фамилию приходится писать столько раз — на обложках тетрадей, дневника…
Если бы еще Молодцов был какой-нибудь умственно отсталый. Нет, по арифметике Вадик успевал на четыре и пять. Причем медлительность его, очень заметная на русском и родной речи, отнюдь не бросалась в глаза, когда Вадик объяснял решение задач.
Но вот на русском…
Антон смеялся и стыдился своего смеха. Ведь Вадик его товарищ…
То, что и другие смеялись, было слабим оправданием. Когда мама отчитывала Антона, скажем, за то, что он ушел со двора без спроса, и он оправдывался: «Ведь все пошли», — мама выдвигала неопровержимый аргумент: «А если все станут с десятого этажа вниз головой прыгать?»
Конечно, она права. Каждый должен отвечать за себя сам.
Посмеявшись
— Поспокойнее, — взывая к тишине, Антонина Ивановна постучала линейкой по застеленному розовой бумагой столу. Противный, хлопающий звук. — Ну, что за смех? Михеев, ты что дергаешься, как китайский болванчик?
Ее слова вызвали новый приступ веселья. А Михеев, будто эту самую линейку проглотил, — выпрямился и смеяться перестал. Лицо пошло пунцовыми пятнами, глаза хищно сузились.
Антон перевел взгляд на Ирочку. Она тоже не смеялась и поджала губы.
— Ну, кто будет отвечать? — спросила Антонина Ивановна.
Антон, против собственной воли, глаза опустил, спрятал. Вернее, не уследил за ними. Он не хотел, как-то они сами скользнули.
Нехорошо, Антонина Ивановна могла подумать, он не готов, вот и потупился. И он заставил себя голову поднять, глаза устремил на доску. Не на Антонину Ивановну, а на доску. На Менделеева.
— Ты сможешь, Антон? — оторвалась от журнала Антонина Ивановна. — Пожалуйста.
Опять оробев, но демонстрируя бравую уверенность, он вышел к доске. Рассказывал. Если прочитать текст на ночь, а утром на свежую голову повторить — он отпечатывается в памяти почти дословно.
— Стена приехал к дяде весной. В деревне было хорошо. Речка, лес, ягоды. Только работать крестьянам приходилось очень много. Луга, лес — все принадлежало помещику. И изба, в которой жил дядя с семьей, темная и тесная, тоже была собственностью барина…
Антонина Ивановна не дала ему закончить — про то, как дети пошли по малину и встретили помещика, который отобрал у них лукошки с ягодами.
— Видно, что подготовился, — сказала она. — Ставлю тебе пять. Следом вызвали Алешу Поповича.
Алеша блеял, как перед дежурными, запинался, не мог выговорить слово «боярышник». Антонина Ивановна поставила ему четверку.
А Лырскую, которая сидела ни жива ни мертва, боясь пошевелиться, так и не спросила.
— Ну и слава богу, — опамятовалась Олька, когда Антонина Ивановна начала объяснять новый урок. — Ой, счастье-то…
Логика в ее рассуждениях начисто отсутствовала. Что же хорошего, если против твоей фамилии точка, а тебя не вызывают? Значит, жди и волнуйся до следующего раза. Куда лучше отмучиться — и с плеч долой.
— Если после объяснения время останется, подними руку и сама вызовись, — посоветовал Антон.
— Что я, ненормальная? — уставилась на него Лырская.
Прозвенел звонок. Он дождался, пока класс опустел, и подошел к Антонине Ивановне.
— Антон, — сказала она, выводя в дневнике красными чернилами округлую веселую пятерку. — Я тут маме записочку написала. Положила за обложку. Не забудь передать.
В коридоре его караулил Михеев.
— Ну ладно же, — шипел он. — Я Антонине отомщу.