Дождик в крапинку
Шрифт:
На рисовании разрешалось и разговаривать, и вставать с места, и даже ходить по классу — чтобы лучше рассмотреть изображаемый предмет. Все этим пользовались. Голышок подошел и похвастал:
— А я уже нарисовал. Даже несколько. Только мелких. — Не утерпел, проболтался: — У меня офицерская линейка. Взял и обвел кружки…
— Откуда у тебя? — удивился Антон.
— Купил. В магазине канцтоваров.
Антон был уверен, эти линейки выдаются офицерам на службе. Иначе зачем их называть офицерскими?
— Покажи, — не поверил он.
Голышок принес
Антон увлекся разглядыванием и не заметил, как перед Антониной Ивановной возник Петр Федорович. Черный сатиновый халат, перепачканный мелом, левый пустой рукав заправлен в карман.
— Антонина Ивановна, дорогая, — прижимая правую руку к груди, говорил Петр Федорович. — Выручите. Пару хлопцев на полчасика. Гвозди рассортировать. Сам не управлюсь.
Антонина Ивановна нахмурилась.
— Почему вы именно в мой класс пришли?
— Был в других, — стал объяснять завхоз. — У кого русский, у кого математика.
— Что у нас, программа меньше? — не слушая его, продолжала Антонина Ивановна.
— Так рисование же, — взмолился Петр Федорович.
— Ну и что? И по рисованию есть программа.
Голос ее звучал звонко и твердо. Она как бы отчитывала Петра Федоровича.
Класс притих, наблюдая за их переговорами.
— Извините, — прихрамывая, начал пятиться к двери Петр Федорович. У порога он замешкался.
Антонина Ивановна сердито подвинула стопку тетрадей с яблоком ближе к краю стола.
— Вы мои просьбы удовлетворяете? — уже не так враждебно произнесла она. — Я который раз прошу стул сменить. Вот, — и продемонстрировала, на каком скрипучем и шатающемся стуле сидит. Это ее, как ни странно, окончательно успокоило. — Ладно, так уж и быть. Пойдут Былеев и Михеев, — определила она.
Все-таки видела, наверно, что они стояли вместе. Класс завистливо загудел.
— Спасибо, выручили, — повеселев и неуклюже кланяясь, — длинная прядь седоватых, прикрывавших лысину волос смешно болталась в воздухе, — стал благодарить Петр Федорович.
Когда очутились за дверью, он эту прядь пригладил. Улыбка не сходила с его лица.
— От баба! Сперва все внутренности выймет… Хлопцы, но сердитесь, что я вас с урона увел?
— Да что вы, — ответил за двоих Михеев.
— Вот и я думаю, — захохотал завхоз, — надо и школе помогать. Труд учебе не помеха.
— Рисование тоже дело, — заметил Антон.
— Эх, малец, малец… — не умолкал Петр Федорович, осторожно, бочком, спускаясь по лестнице. — То есть, конечно, рисуй на здоровье. Ваше время такое. Счастливое. Нам не до рисования было.
— А вы руку на фронте потеряли? — спросил Пашка.
— И руку. И в ногу ранение. Спасибо, жив остался.
— Расскажите, а?
— В другой раз — Лучше бы мне этого и не помнить. Как вспомню — уснуть не могу.
Он привел их в темную подвальную кладовку. Включил электричество. Лампочка висела на перевитом
Петр Федорович показал на вскрытые ящики в углу.
— Бес их знает, все перепутали, перемешали. Гляньте, — присел на корточки, захватил пригоршню гвоздей. Они топорщились между пальцев, как иголки ежа. Петр Федорович этого ежа повертел и губами взял одну из игл, а остальные неловко бросил назад, некоторые не долетели. Продемонстрировал выбранную. — Такие нужны. Ясно?
Они подтянули к ящикам низенькую скамеечку, сели, готовые начать работу.
Обещав скоро вернуться, Петр Федорович вышел,
Едва шаги его затихли, Пашка вскочил с места и принялся носиться по кладовке, размахивая флажком.
— Ур-ра! — гремел он, а потом начал бить ногой в пустой бидон. — Испугалась Антонина, задобрить меня решила.
Услышав его вопли, Петр Федорович мог вернуться, Антон быстрей взялся за дело. Гвозди оказались колючими, были смазаны чем-то жирным.
Побесившись вволю, Пашка угомонился и приступил к осмотру полок. В двух картонных коробках из-под обуви обнаружил красные, с золотым рисунком на гранях, карандаши. Вероятно, для учителей, чтобы те, проверяя тетради, подчеркивали ошибки и проставляли оценки.
Снопик этих карандашей Михеев, расстегнув рубашку, всыпал за пазуху. Потом вытащил еще снопик и протянул Антону.
— Мне не нужно, — сказал Антон, перебарывая желание взять хотя бы один.
— Ты чего? — не понял Пашка.
— Не нужно, — повторил Антон. Он хотел прибавить, у них дома такие есть, но вовремя сообразил, что это прозвучало бы глупо.
— Как хочешь. — И этот снопик Пашка отправил за пазуху. Показал Антону пустые ладони. — Ловкость рук и никакого мошенства.
— А если Петр Федорович хватится? — спросил Антон. — Его возмещать заставят.
— Его? Заставят? — снисходительно усмехнулся Пашка. — А и пусть. Все они, учителя… Думаешь, гвозди ему зачем? Он их продает. Антонине яблоко дали, чтоб мы рисовали, а она его себе…
Последнее глупое замечание Антона успокоило. Конечно, Пашка несправедлив. Выдумал неизвестно что. Только обидой на Антонину Ивановну и можно объяснить его несправедливость.
Петр Федорович, который перенес такие ранения, такой мужественный и смелый, — не может быть плохим. И еще: между человеком с чистой совестью и человеком нечестным та разница, что первый смотрит людям прямо в глаза, а второй глаза прячет. Баба Лена научила Антона этому отличию. И он частенько убеждался в его правильности. Сашка, например, никогда в глаза не смотрит. А мама, пана, дедушка — всегда смотрят и учат: «Собеседнику надо смотреть в глаза». То есть это как бы опознавательный знак: я честный, мне можно верить. Я не обману.