Дожить до рассвета
Шрифт:
Вдруг Петя замер, вглядываясь в заросли. В карих глазах мелькнуло что-то от азарта, что-то от страха, щепотка недоверия и наконец ликующее торжество, спустившееся в довольную улыбку.
Впереди искрился огонек. Деревья и трава вокруг укрылись туманным шелком его света и расступались, оставляя место для поляны. Посреди нее, сквозь кружево папоротника тянулся к небу золотой цветок. Сродни лилии, лепестки которой то вились, загибаясь к стеблю, то стелились по сторонам, он напоминал звезду, готовую исполнить любое желание за возможность освободиться и вернуться домой. Чем ближе воздух подбирался к бутону, тем гуще собиралась дымка, тем ярче она сверкала, укрывая истинную красоту от посторонних.
–
Петя облизнул губы, воровато стрельнул глазами по сторонам и потянулся в карман.
– Значит вот что, – сказал он, вынимая на свет маленькую бутылочку с чем-то вроде вишневого сока внутри, – ты стоишь тут. Типа, застыла и никуда. Шаг влево, шаг вправо – минус нога, доходит? Чуть что странное или типа того – вали к участку. Вопросы?
– Две штуки, – я подняла указательный и средний пальцы. – Насколько странным должно быть это "типа того" в сравнении с тем, что вы, как вактаре, видите каждый день? К примеру, цветок-лампочка – это единица, а вон та девушка, похожая на лису в платке – троечка?
В следующий момент я уже смотрела не в профиль, а в затылок – так быстро Петя повернул голову. Впереди у деревьев действительно стояло существо. Белое платьице покрывало скрюченное волосатое тельце, длинные мохнатые лапы прижались к груди. Нервно моргая, оно пялилось на нас выпученными белыми глазами над длинным носом, но пока не двигалось с места. Если мне правильно запомнился справочник по мелким выскочкам, это была кикимора домашняя.
– И второй вопрос, – продолжила я, перечеркивая поле перебежками взглядов, – как бежать, если шаг по условию задачи равен вычитанию ноги? И ещё кое-что. Мои кеды нашли на земле хорошую палку. Если надо – могу подарить.
Петя вытащил из второго кармана перочинный ножик, протер лезвие окровавленными пальцами, не отрываясь от милой гостьи нашей скромной вечеринки.
Так как палка даже даром оказалась никому не нужна, я присвоила ее себе. Обхватила двумя руками – оружие было, как и положено всякому оружию, близким по весу к тяжести его предназначения, – и пошла ближе к Пете. Тот что-то шепнул и опустил глаза – выскочка пропала. Кружась и оглядываясь, мы ступали по хрустящему валежнику ближе и ближе к цветку.
В кустах что-то шевельнулось. Петя дернул головой, толкнул меня, замахнулся ножом. Кикимора прыгнула на него, повалив на землю. Я отползла прочь, вернулась на ноги, хватаясь за дерево и бросилась Брату на помощь – вцепилась в платье, потянула назад.
Выскочка ощетинилась, выпустила одну добычу и, извернувшись, бросилась на другую. Я пискнула и пригнулась, уворачиваясь от лап. Петя, все еще лежа на траве, пнул Кикимору под колено. Та споткнулась, упала, едва не задев меня, и взвыла, соскребая когтями валежник. Взвыла и тут же крякнула, обнажив клыки.
– Цветок! – воскликнул Петя, оттаскивая ее за лодыжку.
Кикимора вырвала ступню и ударила ею в конопатое лицо. Вскочила на корточки и пружиной кинулась на Петю. Тот был готов. Кувыркнулся в сторону, замахнулся ножом, целясь в противницу. Она словила его за запястье, надавила, укладывая на спину. Оба покатились по земле. Петя выронил оружие, зато словил кончик шнуровки и, во время очередного поворота накинул ее на лохматую шею. Сунул веревку в зубы, затянул.
– Рви, дура! Кову шкажав? – прорычал он, не глядя на меня. Выскочка продолжала брыкаться и драть траву.
– Ты же ее задушишь! – попыталась вступиться я.
Из ответной реплики получилось вычленить только слова: «быстро» и «мать». Кикимора заверещала и едва не сбросила Петю со спины. Ничего не оставалось кроме как бежать к цветку, сжать пальцами стебель.
И замереть.
Он был теплый. Мало того, в глубине, словно бы из-под корней
Позади снова послышался разъяренный приказ вперемешку с уязвленным тявканьем. Я сжала кулак, зажмурилась и потянула.
Сначала брызнул горячий сок. Потом раздался гул, а следом удар, точно мощный порыв жаркого ветра. Затылок ударился о землю. В глаза посыпались искры.
Вообще-то, я любила огонь. Одна из стихий, на которые можно смотреть вечно, если не забывать подкидывать дров. Он завораживает, манит, но близко не подпустит. Красен, как мак, но пляшут в нем и иные цвета. Да нет, не мак. Папоротник. Лилия. Нет, я его ненавидела, боялась и избегала. Всего одна искра и вскоре смертельное танго кровавых языков охватывает родную страну. Ненавистную страну. Но даже темные реки не возместят пролитых слез. Месть? Нет, ни в коем случае. Всего лишь стечение обстоятельств. Выкинь это из головы. Да, брось в костер. Сожги раз и навсегда. Пусть горит. Гори же, ночь. Гори, гори ярким пламенем. Сожги этот уголь, все до самой последней звёздочки. Оставь только пепел. Да, пепелище не тронь. Позже из него возродиться новый мир. Мир, который мы снова предадим огню, чуть только он окрепнет и встанет на ноги. Ибо ничто не вечно, кроме пламени, сжигающего само себя изнутри. Нет, нельзя давать ему столько свободы. Он убьет все живое, все, ради чего горел и дарил тепло. Убьет мир, где родился и умрет сам. Нельзя уничтожить все под корень. Останется только пустота. Из пустоты нельзя создать новую вселенную. Да, нужно уничтожить. Нужно стереть все, что мешало расти, всколыхнуть пыль и превратить ее в искры вечного огня, чтобы больше не ступать по ошибкам, крови, грязи. Чистый, горячий, светлый путь. Гори. Вейся в алом танце на сером пепле прошлых дней. Гори. Нет, одумайся. Дай щепкам тлеть. Дай дыму дойти до небес, и они услышат. Дым стелется по земле и гарь окутала ее. Что делать? Что я могу сделать?
– Лили! Ли-ли! Подъем!
– Кот, пусти, ты ее душишь.
– Вставай, страна огромная!
– Так, разошлись. Принесите воду.
По векам забегала жирная точка света. Спустя пару усиленных морганий вокруг нее прорезались очертания телефона, пальцев, а следом и лица Константина Сергеевича. На лбу чувствовалось что-то мокрое. По ушам и шее ползали холодные капли, а в горле точно драли овощной теркой. Я кашлянула и сморщилась.
Константин убрал фонарик и велел принести новую тряпку. Рома подал бутылку кваса. Продолжая, как дурочка, хлопать глазами, я села, прислонившись спиной к мягкому ковру на стене, и в растерянности оглядела комнату. Катя прогнала всех посторонних и как раз захлопнула дверь за последним из зевак. Петя бинтовал руку, сидя за кухонным столом, заваленным бумажными стаканчиками, посреди которых покоилась коробка с лекарствами. Рома подсел ко мне на кровать, откручивая крышку. Пара глотков и щеки немного остыли, голос и разум потихоньку возвращались на пост.
– Что…ик! Кхм, – спросила я, прикрыв рот кулаком.
– Ты в обморок ляснулась, – пояснил Рома.
– Что-то пошло не так?
– Все, – буркнул Петя. Перекусил бинт, спрятал кончик повязки и поднял глаза на меня: – Ты хоть загадала что-нибудь?
– А надо было?
– Ясно, – бросил он, закрывая аптечку.
– Вот чего ты сейчас психуешь? – накинулась на него Катя, отжимая новую тряпку. – Сам, главное, накосячил, а теперь огрызается.
– Кот, – перебил Рома, – у тебя опять октябрьская революция под носом.