Дозоры слушают тишину
Шрифт:
Полковник исследовал содержимое мешка: кроме цветов — ничего. Зачем человеку понадобились эти цветы? И почему из-за них нужно нарушать государственную границу, рисковать жизнью?
На своем веку Сухаревский видел много всяких нарушителей, были и шпионы, и диверсанты, и контрабандисты, но такого еще не встречал. А что, если эти цветы — только ширма?
Он подошел к врачу. Засучив рукава гимнастерки, майор Гольдберг священнодействовал над раненым. Сделал ему укол, положил на сломанную ногу шину, перевязал бинтами грудь.
Полковник терпеливо ждал, пока Гольдберг закончит работу. Он уважал этого
Наконец врач выпрямился, вытер руки о бинт, закурил папиросу:
— Придется эвакуировать в госпиталь, — обернулся он к Сухаревскому. — И немедленно!
В это время Султан открыл глаза, увидел над собой чужого человека, его обнаженные волосатые руки, скрипнул зубами и попытался вскочить.
— Но, но! — прикрикнул на него Гольдберг. — Не баловаться.
Он поправил на больном бинты, потрогал пульс и распорядился принести носилки.
…На второй день в сопровождении медицинской сестры Говоровой и переводчика Гольдберг вошел в палату, сел рядом с койкой Султана и приказал переводчику спросить больного, как он себя чувствует.
Султан ничего не ответил. Что толку говорить про осу тому, кого она ни разу не ужалила? Султан ждал, когда его станут бить.
Гольдберг повторил свой вопрос. Султан опять промолчал.
Гольдберг спросил, как его зовут. Султан не ответил.
Тогда Гольдберг взял руку больного, чтобы нащупать пульс. Султан выдернул руку и спрятал ее под одеяло. Глухое раздражение против этого раиса [7] наполняло его душу. Нет, стекло и камень не могут поладить. Так говорят в народе.
— Скажите ему, что я не собираюсь его зарезать, — проговорил Гольдберг.
Султан снова не проронил ни слова и не подал руки. Он с ужасом смотрел на доктора, а когда тот попробовал потрогать ладонью его лоб, замотал головой и изо всей силы вдавил ее в подушку. И тут начал кашлять — громко, натруженно, так что сердобольная тетя Маша, приставленная к нему санитаркой, перекрестилась.
7
Раис — начальник.
— Кодеин, — распорядился Гольдберг.
Говорова всыпала порошок в стаканчик с водой и поднесла его к губам Султана. Он сцепил зубы и не выпил ни капли. Лекарство расплескалось по одеялу.
— Вот чудак! — усмехнулся Гольдберг. — Мария Андреевна, попробуйте его накормить.
Но Султан мотал головой и выплевывал все, что ему давала тетя Маша.
— Да что же это такое? — изумленно запричитала она. — Давеча мыться не хотел, сейчас от еды отказывается…
— Спокойно, Мария Андреевна.
Гольдберг взял у Говоровой рентгеновские снимки и стал рассматривать их на свет. Так-с, понятно… Как он и предполагал, перелом большой берцовой кости в нижней трети левой голени и перелом восьмого ребра в правой стороне грудной клетки. Вообще-то ничего серьезного, могло быть и хуже. Но парень так истощен, что ему необходимо вводить витамины и глюкозу. И еще нужно, чтобы он принимал пищу. А этот чудак мотает головой и не хочет есть…
Гольдберг
— Понимаешь, ты сломал себе ногу и ребро. Вот видишь? Тут твое ребро, а тут твоя нога. Тебе нужно лечиться. Принимать лекарства, пищу и процедуры. Ты не бойся, ничего плохого мы тебе не сделаем.
Султан недоверчиво выслушал переводчика и опять замотал головой. Нет, он уже никому больше не верит. А в этих странных изображениях наверняка сидят злые духи. Он поискал рукой тумар [8] с талисманом и не нашел его. Он висел у него на шее, а сейчас его не было. Будьте вы прокляты, люди!
8
Тумар — ладанка
Султан закрыл лицо ладонью и что-то начал быстро и зло бормотать.
— Что это он? — спросил врач переводчика.
— Ругает вас, нехорошо ругает. Считает вас дьяволом, что ли…
— Батюшки! — всплеснула руками тетя Маша.
— Мда-а… — проворчал Гольдберг и подумал: «Ну и дикарь!.. А может быть, опасный преступник?»
Поднялся и, сопровождаемый свитой, стремительно вышел из палаты.
…Через два дня, утром, по всему госпиталю разнеслась весть: ночью иранец пытался бежать. Тетя Маша, дежурившая в его палате, ненадолго отлучилась, а когда вернулась, больной исчез. Одеяло валялось на полу, стул был опрокинут, окно распахнуто настежь. Тетя Маша подбежала к нему, выглянула наружу. Иранец лежал в траве и не подавал никаких признаков жизни. Его перенесли в палату и осторожно уложили на койку. Больной тяжело дышал, лицо было в крови, гипс на ноге раскололся, повязка на ребрах сползла, он весь дрожал и глухо стонал.
Среди больных это происшествие вызвало оживленные толки. Одни считали, что иранец — опасный враг, другие — и таких было большинство — видели в нем темного, забитого человека.
Доктор Гольдберг, узнав о случившемся, возмутился до глубины души: нет, это черт знает что! Он осмотрел больного и убедился, что все его труды пропали даром. Снова нужен рентген и гипс, снова нужно менять повязку, а главное — еще неизвестно, чем все это кончится.
— Вот подлец! — ругался доктор. — Мы его лечим, с ложечки кормим, а он вон что вытворяет… И вы тоже хороши! — напустился он на тетю Машу. — Не могли усмотреть за больным.
Она виновато молчала.
Иранца повезли в перевязочную, и на этот раз он давал себя колоть и перевязывать покорно и безучастно. Проницательная тетя Маша объяснила это так: парень думает, что за бегство из госпиталя его накажут, а его никто пальцем не тронул, за ним все ухаживают, вот ему и стыдно стало. Скотина и та заботу понимает.
Она неотлучно сидела у его кровати, вглядывалась в лицо и думала о судьбе этого парня. Вот он лежит перед ней и тяжело дышит в коротком тревожном сне. Черные курчавые волосы, исхудалое смуглое лицо, тонкий нос с горбинкой. Наверное, красавец был, а сейчас — страх смотреть. И до чего тощий — тетя Маша помнит его выступавшие ребра и ключицы, когда отмывала в ванной. И грязный был, прямо ужас — воду пришлось менять четыре раза.