Драгоценный камень
Шрифт:
– Но ты не ответила на мой вопрос.
– Я не собираюсь никуда сбегать.
Джордан выпрямился и отбросил деревяшку далеко в сторону.
– Это хорошо, потому что я люблю тебя и не позволю тебе снова убежать.
Она молча смотрела на него.
– Слоун, ты ни разу толком не сказала, что любишь меня.
Она опустила глаза и увидела на песке его рисунок – большое несимметричное сердце с их инициалами внутри.
– Ты знаешь о моих чувствах.
Джордан кивнул:
– Кажется, знаю, но хочу, чтобы ты сказала мне об этом. Я хочу
Их взгляды встретились.
Она колебалась лишь мгновение.
– Да, Джордан, я люблю тебя, но боюсь произносить эти слова, потому что после этого становлюсь особенно уязвимой. А это внушает мне опасения.
– Даже со мной?
– Даже с тобой. Понимаю, это не украшает меня, но все равно ничего не могу с собой поделать. Когда я встретила тебя… это было что-то такое… я сразу почувствовала… Но боялась любить, потому что не хочу страдать.
Джордан нежно коснулся ее щеки.
– Тебе приходилось страдать, бедняжка.
– С чего ты взял?
– Потому что страдать боится только тот, кто уже обжигался. Я это знаю по собственному опыту. Итак, в прошлом тебя кто-то сильно обидел?
– Никто меня не обижал.
– Любить – значит доверять. Слоун, ты доверяешь мне?
– Полностью.
Он погладил ее волосы.
– Любимая, я принадлежу тебе весь. И взамен ожидаю того же.
– Джорди, я люблю тебя, – повторила она. – Но… но у тебя было такое замечательное детство с такими чудесными родителями, которые обожали и тебя, и… друг друга. Ты вырос в любви. А вот я – нет. Мне не с кого было брать пример, понимаешь? Поэтому приходилось до всего доходить самой.
– В каком смысле?
– Это длинная история.
– Время у нас с тобой есть.
Она покачала головой:
– Подожди, Джорди. Сейчас не могу. Пожалуйста, будь со мной терпеливым. Хорошо?
Он положил руки ей на плечи и повернул лицом к себе.
– У меня было отличное детство, верно, но, оказывается, для счастья этого недостаточно.
– По крайней мере ты знаешь, что это такое, когда тебя любят.
Джордан обнял ее.
– Да. И хочу показать тебе, что это такое, любимая.
В субботу Тревис отправился с Кэппи и двумя конюхами на ферму, а Джордан и Слоун все утро ездили верхом по участку. Уроки верховой езды, которые она брала в подростковом возрасте, быстро вспомнились, и вообще все было замечательно. Они спешились на лесной опушке и медленно двинулись назад.
– Представляю, как приятно расти в здешних местах, – сказала Слоун. – Это, наверное, такое счастье.
– Я об этом вообще никогда не думал, – признался Джордан, обрывая с ветвей листья. В Мартас-Виньярд уже пришла настоящая осень – все деревья, кроме сосен, окрасились в желтые, оранжевые, золотистые и ярко-красные тона. – Когда у тебя есть все с самого рождения, ты воспринимаешь это как данность.
– Верно.
Он посмотрел на Слоун. На ее лице играло солнце,
– А какое у тебя было детство?
– Как в кино.
– Не понял…
– Мои родители не любили друг друга, часто ссорились, дети их только раздражали, ну и так далее, – неопределенно ответила она. – Я всегда мечтала вырваться из семьи.
– Но почему?
Слоун пожала плечами:
– По многим причинам.
– Вот поэтому ты и стала писательницей? Чтобы удовлетворить эмоциональный голод?
– В известной мере. – Она прикусила губу. – Но главным образом я стала писать ради денег. Это был единственный способ получить билет в другую жизнь.
– И надежды оправдались?
– Конечно. Я не жалуюсь. Мне нравится много зарабатывать. Приятно видеть свое имя на обложках книг и в списках бестселлеров. Меня все еще радует, когда при мне в книжном магазине кто-то покупает мою книгу.
– И все же?..
Слоун подняла глаза:
– Что?
– У медали есть и обратная сторона, верно?
Она кивнула:
– Ты прав… Но мне нравится то, что я делаю. А в самом начале было очень трудно. Даже после первой книжки мы с Тревисом еще долгое время еле сводили концы с концами. Я задолжала кучу денег, и большая часть моего первого аванса пошла на погашение долгов. Очень помогла Кэти. Она дала мне деньги, и я дотянула до первого чека.
– Но все-таки ты преуспела.
– Да. Науку выживать я постигла с ранних лет, а те иллюзии, что у меня еще оставались, быстро развеялись в течение первого года моей литературной работы. Оказывается, написать книгу – это еще не все.
– А что же еще?
– Еще? Нужно уметь продать себя. – Заметив его удивление, она усмехнулась. – Лучше всего об этом сказал Мольер: вначале ты делаешь это просто из любви к искусству, затем для нескольких ближайших друзей и наконец – за деньги. Начав писать за деньги, я перестала принадлежать себе. Мне объясняли, что нужно говорить, как одеваться, как себя вести. Временами я чувствовала себя механической куклой.
Тронутый ее признанием, Джордан бросил вожжи и обнял Слоун.
– Ты не кукла и никогда больше не почувствуешь ничего подобного. Потому что с тобой я.
Она прильнула к нему. Джордан был нужен ей, как никто и никогда. Сознание того, что он любит ее, делало Слоун необыкновенно счастливой.
«Может, действительно все будет хорошо?»
Через два дня позвонил Хиллер и без предисловий объявил:
– Ты мне необходим в Чикаго, и немедленно. Когда сможешь прилететь?
– Я не прилечу, – не колеблясь ответил Джордан, – потому что мы договаривались иначе. Ты что, забыл? Я же в отпуске…
– Как говорят военные, все отпуска отменены впредь до особого распоряжения. – Это была шутка, но веселости в голосе Хиллера не ощущалось. – Ранен Уитни. Выбыл из строя по крайней мере на две недели.