Дракон и роза
Шрифт:
– Какое это имеет значение, – выражение злости на лице крестьянина сменилось отчаянием. – Когда я был ребенком, королем был Генрих. Затем к власти пришел Эдвард, а с ним и новый землевладелец. Потом Эдварда сменил снова Генрих и опять другой землевладелец, затем Эдвард, затем Ричард, сейчас снова Генрих. И каждый раз лорд новый, и снова надо платить аренду. Будет война или нет – все равно ничего не останется.
– Почему? Ты ведь уже заплатил ренту. – Генрих пожалел о том, что задал этот вопрос. Но слова слетели с его губ раньше, чем он успел подумать.
– Да, я заплатил, и об этом записано
– Так, – сказал Генрих, помимо воли заинтересовавшись разговором. Это была поучительная игра. Он должен запомнить все и сделать что-нибудь, если сможет.
– Ты должен требовать расписку от землевладельца об уплате ренты, – посоветовал он.
– Кто узнает, что написано на бумаге. Бумага приносит только беду.
Генрих готов был рассмеяться отчасти по поводу подозрения крестьянина к написанному слову, а отчасти от сознания того, что замечание было весьма правдивым. Если бы он не получил письмо, в котором ему предложили корону, разве был бы он сейчас здесь? С точки зрения тренировки интеллекта, этот вопрос был интересным. Как безграмотный человек мог узнать, что написано в расписке?
– Я подскажу тебе, – сказал Генрих. – У тебя должна быть своя собственная книга. Отнеси ее к священнику и пусть он в ней укажет день, год и величину арендной платы. Служащий лорда или управляющий должен скрепить все это печатью лорда, когда ты будешь платить или приносить свой урожай. Тогда для тебя и для других все станет ясно.
Наступило долгое молчание. Глаза Генриха закрылись, и он утомленно прислонился к стене. Он не верил в то, что этот человек или его внук отважится причинить ему зло. Они никогда не смогут воспользоваться его лошадью или доспехами и поэтому нечего бояться, что они причинят ему зло. И все же он не мог уснуть из-за неудобств, а также из-за намерений отчима, которые не давали ему покоя.
– Священник не сделает это бесплатно.
Глаза мгновенно открылись. Свеча догорела, и темная тень старика притаилась перед ним. Генрих повернул голову, и ощутил боль в шее. Он осознал, что задремал. Генрих воздерживался от истерического хохота при мысли о том, к какой важной проблеме было приковано внимание короля Англии и в каком темпе шла беседа, если один из ее участников мог дремать между высказываниями.
– Это стоит того, чтобы отдать священнику несколько яиц и одного или двух цыплят, – посоветовал Генрих и снова закрыл глаза.
– Но поставит ли лорд или его служащий печать?
Может быть, стало светлее? Генрих посмотрел вверх через отверстие для дыма в крыше. Возможно, но все еще была ночь.
– Если вы пойдете все вместе, всей деревней платить арендную плату, – продолжал Генрих, – если у каждого будет книга и если каждый заплатит, тогда священнику этого будет достаточно, и он пойдет с вами. А если священник будет с вами, служащий или управляющий скорее всего поставит вам печать.
– Возможно.
Снова наступило молчание. Минуты медленно превращались в часы. Генриха охватил более глубокий сон. Он даже не почувствовал, как рука крестьянина поддерживала его, когда он покачнулся в одну сторону. Он открыл глаза только тогда,
– Хотите пить?
Ему протянули наполненную чашу. Генрих взял ее, выпил и снова застонал, когда повертел головой из стороны в сторону. Он встал, и ему тут же предложили руку, чтобы он не потерял равновесие.
– В следующий раз, когда буду платить за аренду, я попытаюсь сделать так, – сказал крестьянин, как будто последнее высказывание относительно арендной книги было произнесено только что. Генрих открыл дверь и вышел на воздух. Воздух был приятный и свежий; он забыл о зловонии в хижине и вспомнил о нем только сейчас. Мальчик проскользнул за его спиной и пошел за лошадью под навес. Генрих приподнял нижний край доспехов, нащупал нижнее белье и помочился. Он ощутил жуткий голод. Он знал, что его люди неистовствуют от беспокойства за него, но глаза его сверкали от удовольствия. Он повернулся и улыбнулся. Ему хотелось дать что-нибудь этому крестьянину. Но у него не было с собой кошелька, а оставить кольцо или драгоценность означало бы скорее подвергнуть опасности крестьянина, чем вознаградить его.
– В течение многих лет, иомен, начиная с сегодняшнего дня, ты можешь говорить детям твоих внуков, что Генрих, король Англии спал в твоем доме, ел твой хлеб, пил твой эль, а сам должен помнить, что король Генрих говорил тебе о том, как найти справедливость в своем деле об уплате аренды. Я обещаю это тебе. Во имя крыши над головой, хлеба и эля, которые ты мне предложил, твой землевладелец сам поставит печать в твоей книге, и у тебя не будет нового землевладельца в этом сезоне уборки урожая. Как твое имя и как называется твоя деревня?
– Дж… Джон, милорд, – было видно, как дрожал этот человек. – Джон из Каннок Вуда.
– Я запомню ради твоего блага.
Не раздумывая, он пришпорил лошадь и ускакал.
При свете дня Генрих не боялся сбиться с пути. Все дороги вокруг вели в Ликфилд, где должна была разбить лагерь его армия, и он не сомневался, что они будут оставаться там, пока он не появится. Его прибытие встретили с ликованием, близким к истерике. Джаспер постарел на двадцать лет за эту ночь. Его лицо было покрыто пятнами от слез. Уильям Брэндон упал на колени и, обхватив руку Генриха, разразился мучительными рыданиями человека, который увидел воскресшего из мертвых. Даже сдержанный Пойнингс побледнел так, что Генриху казалось, он потеряет сознание. Все стояли с покрасневшими глазами в полной растерянности, потрясенные до такой степени, что едва могли о чем-либо спрашивать.
– Что это значит? – мягко спросил Генрих. – Разве я ребенок и не могу уехать на несколько часов без присмотра?
– Никогда больше, – воскликнул Брэндон, – никогда больше я не упущу вас из вида. Если в следующий раз вы захотите побыть в одиночестве, вам придется прежде меня убить. Никогда больше я не разлучусь с вами. Я не переживу вторую такую ночь.
– Что это за шалости, Генрих? – Джаспер не мог сдержать злости в голосе. Он очень переживал. – Ты заблудился?
Сказать правду, означало бы только добавить беспокойства дяде. И кроме того, это нанесло бы ущерб его достоинству.