Дракон, играющий в прятки
Шрифт:
— Он опять забыл про собак! — гавкнул Гарм.
— Велики ли мешки? — спросили крестьяне.
— По скольку карат бриллианты? — спросили их жёны.
— Ах, я бедняжка! — зарыдал дракон. — Вы меня разорите!
— И поделом тебе, — сказал Джайлс. — Впрочем, ты можешь выбирать между разорением и смертью.
С этими словами он обнажил Хвосторез, и дракон сразу съёжился от страха.
— Решай короче! — кричали крестьяне, смелея на глазах и придвигаясь всё ближе.
Хризофилакс зажмурился, но в глубине своей драконьей души он вновь обрёл уверенность и даже начал немного посмеиваться над
— Так назовите сами вашу цену!
Тут все заговорили враз. Хризофилакс прислушивался к гомону толпы, но только один голос привлёк его внимание: это был голос кузнеца.
— Ничего хорошего из этого не получится, попомните мои слова, — сказал он. — Змей не вернётся, что бы вы там ни говорили. И из этого тоже ничего хорошего не выйдет.
— Если ты так считаешь, то чего ты здесь стоишь? — спросили его и продолжили торговаться между собой, совсем позабыв о драконе.
Хризофилакс уже было воспрял духом, собираясь прыгнуть на них или незаметно улизнуть, но здесь его ждало жестокое разочарование: Фермер Джайлс по-прежнему стоял рядом, жуя соломинку с рассеянным видом. Однако рука его крепко сжимала Хвосторез, а краешком глаза он посматривал за драконом.
— Лежи, где лежишь! — прикрикнул он. — А не то тебе крышка, чего бы ты нам ни наобещал.
Дракон снова прижался к земле. Наконец, священник вышел из толпы, чтобы огласить решение. Он встал рядом с Джайлсом и сказал:
— Гнусный Змей! Ты должен принести сюда все твои неправедные сокровища, и мы сами вознаградим тех, кто пострадал от твоих бесчинств, а остальное честно поделим между собой. Затем, если ты торжественно поклянёшься никогда более не возвращаться в наши пределы и не подстрекать своих чудовищных собратьев к войне против нас, мы отпустим тебя целым и невредимым. А сейчас поклянись нам воротиться с твоим выкупом клятвами столь священными, которые даже твоя бессовестная душа не сможет преступить!
После некоторых показных раздумий условия эти были приняты Хризофилаксом. Он даже пролил реки слёз, оплакивая своё разорение, так что под ним образовалась целая лужа, но это никого не тронуло. Затем он поклялся самыми страшными и торжественными клятвами в том, что вернётся с выкупом на день святых Веселина и Надулия — то есть через восемь дней. Этого сроку не хватило бы даже на дорогу в один конец, но ему тем не менее поверили и отпустили, проводив до моста.
— До встречи! — сказал дракон, перебравшись через реку. — Полагаю, она будет долгожданной для всех нас.
— Разумеется! — откликнулись крестьяне.
Как они были наивны! Они полагали, что принесённые драконом клятвы лишат его покоя и будут огнём жечь его совесть, откуда им было знать, что совести-то у драконов — увы! — совсем нет! И если о подобном недостатке у особы царской крови мог и не подозревать простой мужик, то ведь священник, как человек учёный и начитанный, просто обязан был это знать. Впрочем, кто знает, что на самом деле думал священник?
Кузнец по дороге в кузницу недовольно качал головой и всё бурчал
— Веселин и Надулий, что за святые такие? Не нравится мне всё это, ой не нравится!
Вскорости новость о драконе дошла и до Короля. В этом нет ничего удивительного, потому что о происшествии в Хэме говорило всё королевство, пересказывая мельчайшие подробности. Новость глубоко взволновала короля, не в последнюю очередь по финансовым мотивам, и он решил отправиться в эту удивительную деревню собственной персоной.
Он прибыл в Хэм через четыре дня после того, как улетел дракон. Ехал король верхом на белом коне, окруженный целой свитой рыцарей и герольдов, а следом тащился немалый обоз. Все жители Хэма надели свои лучшие платья и вышли на улицу, чтобы встретить его величество. Кавалькада остановилась на площади перед церковью. Фермер Джайлс преклонил колени перед королём, но король велел ему тотчас же встать и благодушно похлопал его по плечу. Рыцари сделали вид, что не заметили этой вольности.
Король повелел всем жителям Хэма собраться на Джайлсовом выгоне под холмом. Пришли все, не исключая и Гарма (который считал, что без него не обойдётся).
Августус Бонифациус обратился к своим подданным с речью, в которой мягко разъяснил всем, что сокровища негодного Хризофилакса принадлежат ему как господину и суверену. Он мимоходом сообщил, что является также повелителем Дикогорья (о чём можно было бы поспорить), но «в любом случае все сокровища змея были похищены им у наших высокородных предков. В милости сердца нашего мы по праву и закону вознаградим нашего верного вассала Эгидиуса и не обойдём в щедротах наших никого из жителей Хэма, будь то лица духовного звания или неразумные дети. Ибо мы весьма довольны Хэмом, жители которого не впали в достойный порицания разврат, но сохранили в безупречности отчую доблесть и добрые нравы нашего народа». Пока король произносил эту речь, рыцари шептались между собой о новых фасонах шляп, только что вошедших в моду при дворе.
Когда король окончил речь, крестьяне поклонились и смиренно поблагодарили короля, но в душе они уже сожалели, что не сошлись с драконом на десяти фунтах каждому, при условии, что сговор останется в тайне между ними и змеем. Зная короля, они справедливо полагали, что его щедроты вряд ли достигнут и десяти фунтов. Гарм также отметил, что в речи короля о собаках не было сказано ни слова. Доволен был только Фермер Джайлс. Ему в любом случае что-нибудь перепадало, а слава его стала прочной как никогда.
Король и не подумывал об отъезде. Он раскинул свой шатёр на полях Фермера Джайлса и стал ждать четырнадцатого января, проводя время в тех немногих развлечениях, которые могла предоставить ему эта глушь, столь далёкая от блистательной столицы. Королевская свита за первые же три дня поглотила весь хлеб, масло, яйца, цыплят, бекон и барашков, каких только можно было сыскать в окрестностях, осушила до последней капли все кувшины с элем и принялась роптать на скудость стола. Крестьяне были, впрочем, довольны, потому что король щедро платил за всё казначейскими расписками на предъявителя — ведь казна, по его расчётам, должна была вскорости перестать испытывать нужду в звонком металле.