Драконы ночи

Степанова Татьяна Юрьевна

«Хата», куда вез ее Шапкин, оказалась двухэтажной деревянной развалюхой барачного типа на улице Свободы. Дом представлял собой одну большую коммуналку – донельзя запущенную, загаженную, смахивающую на притон. По длинному коридору сновали какие-то личности – стар, мал, среднего возраста, вообще без возраста. Выскочил всклокоченный алкаш и, увидев Шапкина и милиционеров, тут же нырнул к себе в конуру. Проковыляла старуха, бормоча ругательства. Милиционеры вломились в одну из дверей: визг, плач детей, мат-перемат по восходящей, изрыгаемый чьей-то пропитой глоткой.

– Че ты

ко мне вяжешься, че ты ко мне все вяжешься?! Нет Светки здесь со мной, сеструха ее к себе забрала, сеструха – это ж лучше, чем в приют, – это при живой-то матери, при мне, эх вы, волки, менты проклятые!

Орала какая-то гражданка в грязной футболке и засаленных спортивных штанах, опухшая от водки. В комнате, куда заглянула Катя, стоял смрад – перегар мешался с дымом папирос, запахом пыли и грязных тел. В комнате суетились трое мальчишек от трех до десяти. Гражданка в футболке – мать немытого семейства – кричала, что «Светки тута нет, она у сеструхи».

– Гусев, разберись здесь с остальными, – приказал Шапкин участковому. – Вызывай по делам несовершеннолетних, надо оформлять на лишение родительских прав, она пацанов уморить может с перепоя.

– Видала, как живут? Хорошо еще, сестра есть у нее. Пытается хоть как-то повлиять, помочь, а то бы вообще пропали еще во младенчестве, – сказал Шапкин Кате, когда они выбрались в коридор. – Любого из своих отпрысков Кабаниха за бутылку напрокат даст – будь то бомжи или цыгане для попрошайничества по электричкам или же еще кто похуже. Светка, дочка ее, хорошенькая и кудрявая. Продала бы Кабаниха ее в два счета, да вот сестра, слава богу, к себе забрала.

– Так вы проверяете неблагополучные семьи? Здесь, по-вашему, нам надо искать?

– Даша сказала, замурзанная девчушка-то была сильно, свинюшка, мол, – на личике полоски грязи, ручонки, как в «Мойдодыре».

– Нам она ничего такого не говорила. Про свинюшку, правда, упоминала, но…

– Эх, голуба моя, все дело в деталях. Они все замечают в этом возрасте, только излагают потом не так, как мы, взрослые. Не словами порой, а образами, – вздохнул Шапкин. – Сколько я раньше с ними, малолетками, мучился, пока не дошло до меня, что у них свой особый язык.

Они поднялись на второй этаж барака, тут был еще один вертеп – похлеще. Так же шибало в нос перегаром, в углах в куче тряпок спали какие-то бомжи, а на железной кровати среди рваных одеял копошились дети. Шапкин выволок из угла совершенно пьяного парня, тот только мычал что-то нечленораздельное.

Посреди комнаты на горшке сидела девочка лет пяти – черненькая, как обезьянка. Пока приводили в чувство ее папашу (где была мамаша, под каким забором валялась – неизвестно), прибыл десант из ПДН. В комнату набилось много сотрудников. Кто-то вместе с Шапкиным тряс «папашу»-алкаша, кто-то тащил в уборную детский горшок, кто-то кормил голодных, как зверята, детей купленными по дороге пончиками и поил горячим какао из термоса.

– И тут надо с лишением прав решать срочно, – сказал Шапкин Кате. – Девчонка нам по приметам не подходит, да и этот хмырюга клянется, что… ну, в общем, не было ему никаких выгодных предложений насчет дочки. А было бы, продал,

глазом не моргнул. А что потом будут с ней делать – к чужим детям подсылать с письмами подметными или же развратом заниматься втихаря под одеялом, ему по фигу. Он даже ответить толком не может, сколько им лет и как их зовут – детей-то его. И когда ели они у него, у скотины, последний раз. Сталин бы за такие дела – за такой вот беспредел родительский сразу бы расстрелял. К стенке, и точка. А мы все миндальничаем, уговариваем, к совести его родительской взываем. А потом заберем отпрысков на государственное попечение, чтобы ему совсем стало вольготно водку жрать. Сталин бы ему показал кузькину мать.

– Это Хрущев говорил, – поправила Катя.

– Хрен редьки не слаще, – хмыкнул Шапкин.

У него был какой-то свой план, свой метод поиска. Но Катя лишний раз не хотела надоедать ему с вопросами – в этом коммунальном аду было вообще не до вопросов.

«Как они только живут здесь? – ужасалась она. – И сколько их таких». Контраст с «Валдайскими далями» с их европейской обстановкой, ухоженным парком, чистыми дорожками, оборудованным пляжем был так велик, что на сердце от всей этой разницы становилось тяжело и неспокойно. Это было самое настоящее «дно».

Но, как оказалось, до «дна» они с Шапкиным в своих поисках еще не добрались.

Минуло два часа, с «хатами» и их обитателями остались разбираться сотрудники ПДН. Шапкин скомандовал: теперь на «поплавки». Издали, как помнила Катя, эти самые «поплавки» – речные дебаркадеры выглядели весьма даже колоритно. Этакая городская достопримечательность, что-то вроде поселения «свободных художников» или «вороньей слободки» – хоть и в черте города, но все же на лоне природы, среди воды и облаков.

Вместо воды оказалась зловонная тина, вместо облаков – кухонный чад. «Поплавки» больше всего походили на сараи, грубо, кое-как сколоченные из досок, изнутри утепленные от ветра и стужи чем попало – фанерой, гнилой вагонкой, картоном. Вблизи все напоминало огромную помойку на сваях.

Шапкин без колебаний остановил свой «мобиль» у самого запущенного с виду «поплавка». С берега на борт вела ржавая лестница. Снаружи по всей длине строения было сооружено что-то вроде крытого помоста или балкона, куда выходили обшарпанные двери. Прямо посреди балкона валялось опрокинутое мусорное ведро. Из него вывалились смятые пивные банки, скомканные газеты, кожура от бананов, сочилась какая-то грязная жижа. И вот среди всего этого гноища Катя, которая, по правде сказать, уже потеряла веру, что их поиски увенчаются успехом, увидела…

Ребенок рылся в мусоре. Девочка лет пяти – беленькая, в нечесаных всклокоченных кудряшках, сидела на корточках, погрузив обе ручонки в отбросы. Она была босая, в длинной не по росту рваной футболке и в болоньевой курточке. Куртка была грязная, засаленная, но РОЗОВАЯ. Девочка на глазах у Кати извлекла из кучи сгнившую банановую кожуру, растянула ее, ища, нет ли там внутри огрызка. Огрызок – черный гнилой был. И она немедленно потянула свой трофей в рот.

– Выплюнь! – не выдержала Катя. – Пожалуйста, ну, пожалуйста, выплюнь это!