Дракула (с иллюстрациями)
Шрифт:
Затем мы отрезали ей голову и набили рот чесноком, запаяли цинковый гроб, привинтили крышку деревянного гроба и, собрав наши вещи, ушли. Закрыв дверь, профессор передал ключ Артуру.
Раньше чем двинуться дальше, Ван Хелзинк сказал:
— Теперь, мой друг, первый шаг уже сделан, а он был для нас самый трудный. Но осталась еще одна большая работа — найти автора всех наших печалей и уничтожить его. У меня есть нить, и по ней мы доберемся до него, но это долгая и трудная задача, тут есть опасность и большой риск. Не поможете ли вы все мне? Мы научились верить, не так ли? А если так, то не наш ли это долг? Я надеюсь на
Мы поочередно пожали ему руку, и условие было заключено. Затем профессор сказал:
— Через два дня прошу всех прийти ко мне в семь часов обедать. Я представлю вам двух других сотоварищей, которых вы еще не знаете; я все приготовлю для нашей совместной работы и раскрою все свои планы. Джон, пойдем ко мне, с тобою я должен посоветоваться еще о многом, и ты можешь помочь. Сегодня я еду в Амстердам, но завтра вечером вернусь. Затем начнется великая борьба. Но сначала мне хочется еще многое рассказать вам, чтобы вы знали, что делать и чего следует остерегаться.
Глава семнадцатая
(Продолжение)
Когда мы приехали в отель Беркли, Ван Хелзинк нашел ожидавшую его телеграмму:
«Приеду поездом. Джонатан в Уайтби. Важные новости. Мина Харкер».
Профессор был в восторге:
— О, чудная мадам Мина, — сказал он, — это не женщина, а жемчужина! Она едет, но я не могу остаться. Она должна заехать к тебе, Джон. Ты должен встретить ее на станции. Телеграфируй ей в поезд, чтобы предупредить об этом.
Когда депеша была отправлена, он выпил чашку чая; одновременно сообщив мне о дневнике, который вел Джонатан Харкер за границей, и дал копию, перепечатанную на пишущей машинке, вместе с копией дневника госпожи Харкер в Уайтби.
— Возьми, — сказал он, — и познакомься хорошенько с их содержанием. Когда я вернусь, в твоих руках окажутся все нити, и тогда нам легче будет приступить к нашим расследованиям. Береги их — в них много ценного. Тебе нужна будет вся твоя вера в меня, даже после опыта сегодняшнего дня. То, что здесь сказано, может послужить началом конца для тебя, для меня и для многих других; или же может прозвучать погребальным звоном по «He-умершим», которые ходят по земле. Прочти все внимательно, и если сможешь что-нибудь добавить к этой повести, сделай это, потому что это крайне важно. Ты ведь тоже вел дневник о замеченных тобою странных вещах, не так ли? Да? Тогда мы все обсудим вместе, при встрече.
Затем он уложил вещи и вскоре поехал на Ливерпульскую улицу. Я направился к Паддингтону, куда и прибыл приблизительно за пятнадцать минут до прихода поезда.
Толпа поредела после беспорядочной суеты, свойственной всем вокзалам в момент прибытия поезда, и я начал чувствовать себя неуютно, боясь пропустить свою гостью, когда изящная хорошенькая девушка подошла ко мне и, окинув меня быстрым взглядом, спросила:
— Доктор Сьюард, не правда ли?
— А вы миссис Харкер? — ответил я тотчас же; она протянула руку.
— Я
Я взял ее чемодан, в котором была пишущая машинка, и мы отправились на Фенчер-стрит по подземной железной дороге, после того как я послал депешу моей экономке, чтобы она немедленно приготовила гостиную и спальню для миссис Харкер.
Немного спустя мы приехали. Она знала, конечно, что моя квартира помещалась в доме для умалишенных, но я заметил, что она не в силах была сдержать легкую дрожь, когда мы входили.
Она сказала, что если можно, она сейчас же придет ко мне в кабинет, так как многое должна сообщить. Поэтому я заканчиваю предисловие к моему фонографическому дневнику в ожидании ее прихода. До сих пор у меня еще не было возможности просмотреть бумаги, оставленные Ван Хелзинком, хотя они лежат раскрытые передо мной. Я должен занять ее чем-нибудь, чтобы иметь возможность прочесть их. Она не знает, как нам дорого время и какая работа нам предстоит. Я должен быть осторожным, чтобы не напугать ее. Вот и она!
29 сентября.
Приведя себя в порядок, я сошла в кабинет доктора Сьюарда. У дверей я на минуту остановилась, так как мне показалось, что он с кем-то разговаривает. Но поскольку он просил меня поторопиться, я постучалась и после приглашения вошла.
К величайшему изумлению, у него никого не было.
Он оказался совершенно один, а напротив него на столе стояла машина, в которой я сейчас же по описанию узнала фонограф. Я никогда их не видела и была очень заинтересована.
— Надеюсь, что не задержала вас, — сказала я, — но я остановилась у дверей, услышав, что вы разговариваете, и подумала, что у вас кто-то есть.
— О, — ответил он, улыбнувшись, — я только заносил записи в свой дневник.
— Ваш дневник? — спросила я удивленно.
— Да, — ответил он, — я храню его здесь.
Он положил руку на фонограф. Меня это страшно поразило, и я выпалила:
— Да ведь это лучше стенографии! Можно послушать, как он говорит?
— Конечно, — ответил доктор быстро и встал, чтобы завести фонограф. Но вдруг остановился, и его лицо приобрело озабоченное выражение.
— Дело в том, — начал он неловко, — здесь записан только мой дневник; а так как в нем исключительно — почти исключительно — факты, относящиеся ко мне, то может быть неудобно, т. е. я хочу сказать… — Он остановился, а я попыталась вывести его из затруднения:
— Вы помогали ухаживать за умирающей Люси. Позвольте услышать, как она умерла; я буду очень благодарна. Она была мне очень, очень дорога.
К моему удивлению, доктор ответил с выражением ужаса на лице:
— Рассказать вам о ее смерти? Ни за что на свете!
— Почему же? — спросила я, и меня начало охватывать какое-то жуткое чувство.
Доктор замолчал опять, и я видела, что он старается придумать извинение. Наконец, он пробормотал:
— Видите ли, я затрудняюсь выбрать какое-нибудь определенное место из дневника.
В то время, как он говорил, его осенила мысль, и он сказал с бессознательным простодушием, изменившимся голосом и с детской наивностью:
— Это совершенная правда, клянусь честью.
Я не могла сдержать улыбки, на которую он ответил гримасой.