Дракула (с иллюстрациями)
Шрифт:
— Представьте себе, хотя я уже много месяцев веду дневник, мне никогда не приходило в голову, как найти какое-нибудь определенное место в том случае, если бы захотелось его посмотреть.
К концу фразы я окончательно решилась, уверенная, что дневник доктора, лечившего Люси, мог многое добавить к сумме наших сведений о том ужасном существе, и я смело сказала:
— В таком случае, доктор Сьюард, вы бы лучше разрешили мне переписать его на пишущей машинке. Он побледнел как мертвец и почти закричал:
— Нет! Нет! Нет! Ни за что на свете я не дам вам узнать эту ужасную историю!
Тогда меня охватил ужас: значит,
Я задумалась и машинально переводила глаза с одного предмета на другой, бессознательно ища какой-нибудь благовидный предлог, чтобы дать ему понять, что я догадываюсь, в чем дело. Вдруг мои глаза остановились на огромной кипе бумаг, напечатанных на пишущей машинке, лежавшей на столе. Его глаза встретили мой взгляд и машинально проследовали в том же направлении. Увидев пакет, он понял мое намерение.
— Вы не знаете меня, — сказала я, — но когда вы прочтете эти бумаги — мой собственный дневник и дневник моего мужа, который я сама переписала, — вы узнаете меня лучше. Я не утаила ни единой мысли своего сердца в этом деле, но, конечно, вы меня еще не знаете — пока; и я не вправе рассчитывать на такую же степень вашего доверия.
Он встал и открыл большой ящик в шкафу, в котором были расставлены в известном порядке полые металлические цилиндры, покрытые темным воском, и сказал:
— Вы совершенно правы: я не доверял вам, потому что не знал вас. Но теперь — знаю; и позвольте сказать, что я должен был знать вас с давних пор. Люси говорила вам обо мне, говорила и мне о вас. Позвольте искупить свой невежливый поступок. Возьмите эти цилиндры и прослушайте их. Первые полдюжины относятся лично ко мне, и они не ужаснут вас; тогда вы узнаете меня лучше. К тому времени будет готов обед. Между тем я перечитаю некоторые из этих документов и смогу лучше понять некоторые вещи.
Он сам отнес фонограф в мою комнату и завел его. Теперь я узнаю что-нибудь интересное, ибо познакомлюсь с другой стороной любовной истории, одну из которой я уже знаю…
29 сентября.
Я так был поглощен удивительными дневниками Джонатана Харкера и его жены, что не замечал времени.
Как раз когда я кончил чтение дневника миссис Харкер, она вошла с распухшими от слез глазами. Это глубоко меня тронуло.
— Я очень боюсь, что огорчил вас, — сказал я как можно мягче.
— О, нет, не огорчили, — ответила она, — но ваше горе бесконечно меня тронуло. Это удивительная машина, но она до жестокости правдива. Она передала мне страдания вашего сердца с мучительной точностью. Никто не должен больше слышать их повторения! Видите, я старалась быть полезной: я перепечатала слова на пишущей машинке, и никому больше не придется подслушивать биение вашего сердца, как сделала это я.
— Никому не нужно больше знать об этом, и никто не узнает, — произнес я мягким голосом. Она положила свою руку на мою и сказала очень серьезно:
— Ах да! Но ведь должны они!..
— Должны? Почему?
— Потому что частица сей ужасной истории касается смерти Люси и всего, что ее вызвало; потому что для предстоящей борьбы для избавления земли от этого чудовища мы должны владеть всем знанием и всеми средствами, какие только возможны. Я думаю, цилиндры, которые вы мне дали,
Она посмотрела на меня так умоляюще, и в то же время проявила столько мужества и решимости, что я сейчас же выразил согласие.
— Вы можете поступать в этом доме, — сказал я, — как вам угодно… Вам еще предстоит узнать ужасные вещи; но раз вы прошли такой большой путь по дороге к смерти бедной Люси, то не согласитесь, я знаю, оставаться в потемках. Конец — самый конец — может дать вам проблеск успокоения… Но пойдемте обедать, нам надо поддерживать силы для той работы, которая нам предстоит; перед нами жестокий и ужасный путь. После обеда вы узнаете все остальное, и я отвечу на ваши вопросы, если вам попадется что-нибудь непонятное, тем более что для нас, присутствовавших при этом, ничего непонятного нет.
29 сентября.
После обеда я прошла с доктором Сьюардом в его кабинет. Он принес из моей комнаты фонограф, а я взяла пишущую машинку. Он усадил меня на удобный стул и поставил фонограф так, чтобы я могла дотянуться до него, не вставая с места, и показал, как его останавливать, если нужно было сделать паузу. Затем он взял стул, повернулся спиной ко мне, чтобы я чувствовала себя свободней, и углубился в чтение. Я приставила к ушам металлический вилкообразный приемник и начала слушать.
Когда ужасная история смерти Люси и все последующее было окончено, я беспомощно лежала в своем кресле. В моем мозгу вертелось какое-то огненное колесо, и если бы не святой луч света, проникший в эту массу ужасов при мысли, что моя милая, славная Люси наконец-то успокоилась, я не думаю, чтобы я перенесла эту муку, не устроив истерики. Все было до того дико, таинственно и странно, что, не знай я приключения Джонатана в Трансильвании, я не поверила бы случившемуся. Я решила попытаться рассеяться, занявшись чем-нибудь другим, поэтому взяла футляр от пишущей машинки и сказала доктору Сьюарду:
— Дайте мне теперь все это переписать. Мы должны быть готовы к приезду доктора Ван Хелзинка и Джонатана. В таких случаях порядок — все, — и я думаю, если мы приготовим весь наш материал, и каждая статья будет помещена в хронологическом порядке, то сделаем многое.
Исполняя мое желание, он поставил фонограф на малую скорость, и я начала перепечатывать с начала седьмого цилиндра. Я сняла три копии с дневника и со всего остального. Было поздно, когда я закончила; доктор Сьюард в это время выходил для обхода своих больных; когда он вернулся, то сел рядом со мною читать, так что я не чувствовала себя одинокой за работой.