Драма Иова
Шрифт:
Основной аргумент Иова, который он выдвигает против рациональных рассуждений своих друзей, это он сам с безвинным сердцем своим. Друзья Иова подхватывают абстрактный тезис, что никто не чист в глазах Бога. Но вот Иов встает перед ними и говорит: Я! «и Бог узнает мою непорочность» (31, 6). Вся последующая речь Иова есть не что другое, как апология себя самого перед обвиняющими его в грехе друзьями. Он не находит вины в себе. Он не согрешил ни прежде, ни теперь. В начале книги сам Бог называет Иова человеком непорочным, справедливым, богобоязненным и удаляющимся от зла (1, 8). Следовательно, сознание непорочности в Иове есть не его субъективное мнение о себе или упорная самозащита, но подлинное и не лживое переживание самого себя. Иов действительно невиновен. А если это так, тогда тезис его друзей, что страдание есть наказание за грех, неудержимо разрушается. Иов страдает и все-таки он не виновен. Следовательно, страдание не всегда и не везде есть наказание за грехи. Наказание не объясняет страдания. И здесь ничего не объясняет и указание Елиуя на то, что страдание есть желание Бога уберечь человека от греха. Это указание так же неубедительно, как и теория наказания. Прежде всего, убережение человека от греха есть позитивный акт, а не негативное уничтожение, чем является страдание само по себе. Если Бог может уберечь человека только таким способом, то есть уничтожая его, то такое убережение слишком наивно, чтобы оно смогло исчерпать смысл страдания. Если мы поверим Елиую, что Бог, наслав несчастья и болезни, пытается уберечь Иова от грехов в будущем, то мы должны будем признать весьма странное поведение Бога по отношению к людям. Бог,
Какой же ответ дает он сам? Теоретически — никакого. Иов инстинктивно чувствует, что теоретического ответа здесь не может быть; что каждый ответ такого рода страдание делает позитивным, превращает его в добро и тем самым его вообще отрицает. Поэтому Иов только критикует своих друзей, не формулируя никакого теоретического мнения, в котором содержалась бы попытка решить вопрос смысла страдания. В этом отношении страдание для Иова остается непостижимым. Зато он дает ответ своей экзистенцией. Иов принимает страдание и претерпевает его. Перед лицом страдания он решает соединить его с Богом и сложить свою судьбу в руки Господа, не теряя надежды, что Господь преодолеет ситуацию его страдания. Это и есть ответ Иова. Смысл страдания Иов находит в своем собственном решении: вытерпеть — это и есть его задача в ситуации страдания. И это уже не теоретический, но экзистенциальный ответ. Проблему зла, в частности, страдания Иов разрешает не в какой-то абстрактной формуле, как это делают его друзья, но определенным своим поведением в страдании, принимая определенную установку по отношению к нему и определенным способом реагируя на него. Это ответ, глубины которого нам трудно понять, но именно в них и кроется величие страдания. Таким образом стоит на минуту задуматься над этими глубинами и хотя бы попытаться в них заглянуть.
Ответ Иова в сущности такой же, как и ответ всех святых всех времен. Все святые принимали решение принять страдание и претерпеть его в Боге. Более того! Многие святые жаждали страдания и искали его. Не один из них с радостью встретил болезнь, несчастье, нищету, истязания и, наконец, смерть. Это поразительные факты, но они подлинны. Жажда страдания и радость претерпевания его — один из характернейших признаков святой личности. Но не является ли это нелепостью? Ведь страдание есть зло. И никакая логическая спекуляция не превратит его в позитивную вещь, следовательно, в добро. Страдание есть недостаточность, отрицание, небытие. Так как же можно жаждать зла? Как можно радоваться небытию? Страдание разрушает экзистенцию человека и лишает его бытия. Так как же можно искать этого разрушения и этого лишения бытия? В страдании человек бывает меньше; он приближается к небытию. Так как же можно полноту бытия выменять на этот скользкий путь, ведущий по направлению к небытию? И все же святые именно так и поступают. Так не были ли они ненормальными? Отнюдь! Жажда страдания в жизни святых открывает перед нами великую загадку человеческой экзистенции, возможно, даже последнюю в ее открытости трансценденции.
Страдание лишает человека бытия. В страдании человек начинает быть меньше. В этом и заключается сущность страдания, к сожалению, чисто негативная. Но именно поэтому страдания жаждут и ищут. Именно потому, что оно лишает человека бытия, его ценность становится неизмеримой. Настигнутый страданием человек скользит в небытие. Сам себя он обосновать не может. Не в его возможностях преодолеть небытие. Об этом мы уже говорили. Поэтому для такого человека остаются два пути: или двигаться и дальше к полной гибели, или искать новую основу — не в себе, но по ту сторону себя. В страдании для него раскрываются две возможности со своими необычайными перспективами. И человек должен определиться. Многие выбирают первый путь и гибнут. Не одного страдание ломает не только физически, но и обесчеловечивает до такой степени, что в нем пропадают все высшие чувства, хотения, пристрастия, добродетели и вообще — всякие признаки духовности. Бытие, которое не строится, страданием разрушается до основания. Страдание это своеобразный рак бытия, который безудержно и неумолимо разъедает человеческую экзистенцию. Потому мы и видим множество слоняющихся по миру креатур, которых страдание обесчеловечило до полной их неузнаваемости. Н. Бердяев справедливо подчеркивает эту, как он называет, темную и адскую сторону страдания и замечает, что первый долг сострадания заключается в том, чтобы освободить сущее от этого второго страдания и совершенствовать очищающее воздействие первого. Бердяев также предполагает, что у страдания есть две возможности: первая — светлая и искупляющая, вторая, как говорилось, темная и адская. Выбрав эту темную сторону, человек перестает быть человеком в высшем и духовном смысле этого слова.
Однако Иов, а с ним и все христианские святые выбрали другую возможность — светлую и искупительную сторону страдания. Они тоже, как и любители темной стороны, чувствовали свое приближение к небытию. Они чувствовали, что убывают, что их бытие словно растворяется и испаряется. Но они взялись обосновать его заново: не собой, ибо здесь они сами ничего не могли сделать, как и первые. Бессилие человека в ситуации страдания у всех и всегда одинаково. Но Иов и святые даже и не основывались на человеческой силе, возникающей в них самих. Они перешагнули через себя и основу для своего нового бытия искали уже в трансценденции. Видя свою угасающую экзистенцию, они соединили ее с трансценденцией, дабы эта последняя заново наполнила их бытием. Здесь они поступили так же, как та раненая морская улитка, которая свою рану заделывает жемчугом. Страдание наносит раны самому бытию. После себя оно оставляет пустоту. И вот Иов и святые эти раны, эту пустоту как раз «заделывают» трансценденцией. Открывшись Богу и представив ему все свое бытие, человек не остается одиноким. Бог снисходит в его открытость и наполняет ее собою. Экзистенция, лишенная страданием бытия, выпрямляется и поднимается, но уже на новой основе. Она уже несома новым бытием, божественным бытием, ибо оно пришло с той стороны. Принятое и в Боге вытерпленное страдание есть путь к обожению человека. Само по себе страдание и здесь не имеет ничего позитивного. Оно разрушает человека в любом случае. Однако человек, который не открывается Богу, остается без помощи и разрушается до конца. Между тем человек, который открывается Богу, с помощью трансценденции строит новое бытие; не старое возвращает, но приобретает новое из рук самого Бога.
Вот почему Иов принял страдание и вот почему святые его искали и даже радовались ему. Страдание было для них возможностью избавиться от себя прежнего и стать новым человеком. Оно было единственной возможностью иединственным путем, ибо безгрешно лишить человека бытия может только страдание. Правда, грех тоже лишает человека бытия. Изречение бл. Августина, что грех это «inclinatio ad nihilum» — приближение к небытию, выражает его глубочайшую сущность. Но грех также замыкает человеческую экзистенцию перед Богом: в этой замкнутости как раз и происходит это лишение бытия. Грех отвращает человека от Бога и тем самым он устремляет свой взгляд в небытие. Поэтому осуществляемое грехом лишение бытия не дает человеку возможности облечься в новое бытие, ибо лишение бытия грехом отвращает человека от источника бытия. Между тем страдание лишает человека бытия совершенно по-другому. Оно не замыкает экзистенцию
Таким образом, становится понятным, почему святые, решившись идти к Богу, вполне естественно начинали искать страдания. Только страдание могло их очистить и подготовить к нисхождению в них Господа. Только страдание могло облечь их в нового человека, о котором говорил св. Павел. Поэтому святые в сущности жаждут не страдания как такового, как распространителя небытия, как разрушителя человека, но они жаждут Бога. Страдание для них было только путем, единственным и подлинным путем к Богу. Страдая, они радовались не убыванию своего бытия, но тому, что это убывание вместе было и построением Богом нового бытия. Страдание было и остается злом. Оно не утрачивает этого своего негативного характера даже и в жизни святых. Но именно потому, что оно есть небытие, оно уносит в это небытие и прежнее неудачное, неочищенное человеческое бытие, создавая онтологические возможности обосновать наше бытие заново, на этот раз уже самим Абсолютным Бытием и тем самым обрести главную опору, не такую, какую мы имели прежде. Стремясь вверх, святые как раз и жаждут страдания, чтобы как можно скорее достичь этого верха и потому доверяют страданию избавление их от того груза, который постоянно тянул их вниз и привязывал их к миру.
Таков экзистенциальный смысл страдания. Это ответ, который Иов дал своим друзьям и который святые Церкви дают страдающему и ищущему смысла страдания миру. И этот ответ показывает, что страдание — это обоюдоострый меч. В своем существе страдание есть лишение бытия: разрушение и погубление человека. Эту свою сущность оно осуществляет в каждом из нас. Однако установки человека по отношению к этому разрушению неодинаковы. Если человек закрывается перед Богом и не основывает на Нем своего нового бытия, страдание разрушает его до совершенного обесчеловечивания. Но если он открывается перед Богом и в Нем ищет основу и содержание для своего нового бытия, тогда он поднимается вверх и нанесенные страданием раны «заделывает», как та улитка, божественным жемчугом. Исходя из этого, мы приходим к важному выводу: страдание имеет смысл только тогда, когда оно есть путь для Бога в нашу умаленную экзистенцию. Во всех других случаях, когда Бога нет, когда человек остается один на один со своими мучениями, страдание не имеет смысла. В этих случаях оно есть прорыв небытия, прорыв того первобытного хаоса, который кроется в глубинах нашей действительности и который постоянно грозит нашему бытию. Замкнувшись пред Богом, настигнутые страданием, мы становимся добычей хаоса, который нас окончательно губит. Это и есть та темная адская сторона страдания, о которой говорит Бердяев. Этот хаос, эту адскую сторону страдания можно преодолеть только снисхождением трансценденции. Первородный Дух Господа парил над первобытным хаосом и создавал формы бытия. Точно также этот же самый Дух может создать новое бытие и в нас, если прежнее уничтожается страданием. Если прежнее наше бытие, если прежний наш человек и прежний наш мир являются препятствием для того, чтобы Бог вошел и жил в нас, чтобы Он соединил нас с Собою, тогдадолжно прийти страдание и низвергнуть это препятствие в небытие. Соединение с Богом и жизнь в Нем есть жажда всей действительности — и человека, и мира. Тем самым жажда есть и страдание, ибо оно единственный путь к этому соединению. То, что святые претерпели в индивидуальной жизни, должен претерпеть каждый человек в отдельности и весь мир в целом. Жажда страдания, которая содержится в личности святых, есть не что другое, как выражение всеобщей необходимости страдания.
Здесь нам становится понятной та великая человеческая иллюзия, символом которой являются кущи, предложенные Петром на горе Фавор. Евангелие рассказывает, что «взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и воззвел их на гору высокую одних, И преобразился пред ними: и просияло лице Его как солнце, одежды же Его сделались белыми как свет. И вот, явились им Моисей и Илия, с ним беседующие. При сем Петр сказал Иисусу: Господи! хорошо нам здесь быть; если хочешь, сделаем здесь три кущи: Тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии» (Мт. 17, 1–4). Это событие имеет особенное значение в жизни всякого человека.Гора Фавор возникает в человеческой экзистенции во всякий час. Все мы ослепляемся этими экстатическими искрами, которые предстают перед нами в виде любви, славы, благополучия, вообще — в виде земного счастья; всем нам становится хорошо здесь быть; все мы повторяем слова Rilke «Hiersein ist herrlich» — «здешнее великолепно»; и все мы, как Петр, говорим, не зная что (ср. Лука 9, 33). Поэтому облако осеняет наши видения, мы падаем «на лица свои», а возведши очи свои, никого не видим, «кроме одного Иисуса» (Мт. 17, 6, 8) и того, распятого на кресте. Фавор это только пробегающий блик по неочищенной нашей экзистенции. Земля, не преображенная страданием и смертью, не может вынести этого сияния. Рассказ о преображении на горе Фавор удивительным образом связан с особенным Христа подчеркиванием своего страдания и смерти. Пообещав дать Петру ключи от Царства Небесного, «Иисус начал открывать ученикам Своим, что Ему должно идти в Иерусалим и много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников, и быть убиту, и в третий день воскреснуть» (Мт. 16, 21). И еще Христос заострил внимание своих учеников на том, что «если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною» (16, 24). И сразу же после этого следует рассказ о преображении Христа на горе Фавор. Всем этим Христос хотел сказать, что кто хочет следовать за Ним, преображенным и сияющим, как солнце, тот также должен следовать за Ним и истекающим кровью; кто хочет ставить с Ним кущи на Фаворской горе, прежде должен быть распят на Голгофе. Вот почему даже во время самого преображения, как об этом свидетельствует Лука, Моисей и Илия говорили с Христом «об исходе Его, который ему надлежало совершить в Иерусалиме» (Лука 9, 31). Гора Фавор, на которой преобразился Христос, есть символ исчезнувшей действительности. Для того чтобы Фавор стал реальностью, надо на него взбираться через Голгофу.
Между тем каждый человек, как и Петр, предлагает Господу сделать кущи и оставаться в этом состоянии сияния, в котором хорошо быть. Это есть предложение отделить Фавор от Голгофы. Это желание быть преображенным без страдания. Когда Христос стал говорить своим ученикам, что Ему придется много страдать и даже быть убиту, «Петр начал прекословить Ему: будь милостив к Себе, Господи! да не будет этого с Тобою!» (Мт. 16, 22). Но Христос дал Петру совершенно ясный ответ: «отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн, потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» (там же, 23). Здесь Христос, говоря об испуге Петра, имеет в виду страх, заложенный во всей человеческой природе. Не только Петр, но и каждый человек не хочет встречаться ни со страданием, ни со смертью. В глубинах своей души каждый живет воспоминаниями рая, когда в его жизни, идеально управляемой духом, не было ни страдания, ни смерти. Он хотел бы перенестись в это благодатное состояние и в нем сделать себе кущи. Он хотел бы забыть, что земля это не рай и что его ожидания обманчивы. Но зато в сиянии всех наших надежд и мечты стоят Моисей и Илия и говорят о страдании и смерти. И на все предложения устроиться в этой мечте Евангелие отвечает так же, как и Петру, ибо он, «не зная, что говорил» (Лука 9, 33). Экзистенция, не прошедшая через страдание, не может вынести сияния трансценденции. Смысл страдания подготовить нашу экзистенцию к тому, чтобы в ней засиял Бог. Фавор без креста это иллюзия35.