Драматическая миссия. Повесть о Тиборе Самуэли
Шрифт:
Самуэли обошел три вагона, где размещались солдаты. В каждом купе — порядок, лица здоровых молодых солдат разрумянились от сна.
В конце третьего вагона одно купе было отведено для караульной команды. Самуэли решил заглянуть туда.
— Как проходит ночь, товарищи?
Четыре дружных голоса отозвались:
— Живем помаленьку, батько Тиби!
— Ночь, а вы опять не спите, — заметил Дюла Йонаш, воевавший иод командованием Самуэли еще в Советской России.
Сказав это, Йонаш прислонился к стене и, надвинув на глаза фуражку, продолжал дремать. Рядом с ним пристроился Шандор Гашпар — бывший
Как всегда, Самуэли присел здесь на несколько минут — следил за ходом игры. Один ни шахматистов — Вилл — слесарь, человек он грамотный, сдал экстерном за четыре класса гимназии поело того, как помогал учиться мальчишке — сыну своего мастера. Мастер был доволен: ученик оказался даровым домашним репетитором. Другой шахматист — Штурц — токарь по металлу. С ним Тибор познакомился еще в России. Отважный человек, пулеметчик.
Сейчас слон Вилла занял выгодную полицию и оказывает сильное давление на позицию Штурца. Однако пулеметчику удалось не только отразить нападение, но и перейти в контрнаступление. Тибор забыл обо всем, следя за поединком. И только голос Вилла вернул его к действительности.
— Тебе заступать, — сказал Вилл Гашпару.
Тот вскочил, потянулся, одернул на себе кожанку и взял винтовку «на ремень».
— Спокойной ночи, товарищ народный комиссар!
Вслед за ним, попрощавшись, вышел и Самуэли.
В салон-вагоне на толстом, украшенном затейливыми арабесками ковре он увидел газету. И хотя Самуэли понимал, что газета сползла от тряски с его письменного стола, в памяти его, как при вспышке магния, возникла сцена, разыгравшаяся здесь недели две назад.
Поезд особого назначения стоял на запасных путях Западного вокзала. Туда же прибыл рабочий полк Фехера, возвратившись из междуречья Дуная и Тисы. Полковник воспользовался этим, чтобы нанести прощальный визит, как он выразился, «господину командующему фронтом по случаю успешного завершения совместной операции». Самуэли усадил в кресло дородного офицера. Тому явно польстило, что его удостоили столь высокой чести — сидеть в салон-вагоне бывшего эрцгерцога. Он даже пощупал стену нагона, обитую красным бархатом. Уже уходя, полковник обратился к Самуэли с неожиданной просьбой:
— Я надеюсь, господин командующий фронтом поддержит мой рапорт об откомандировании меня в действующую армию?
— В какую же это действующую армию?
— Да в ту, что воюет… на северном фронте… против чехов!
— Но там ведь перемирие.
Полковник побледнел.
— Как так? — спросил он.
— Неужели газеты не дошли до вас? — удивился Самуэли и сунул Фехеру в руку свежий номер газеты «Непсава». Пробежав глазами сообщение, Фехер выронил газету и, несвязно бормоча, что все это слишком неожиданно, что он ошеломлен, вышел из вагона.
Самуэли был озадачен поведением полковника.
Кадровые офицеры и раньше не очень-то следили за газетами. Но возможно ли, чтобы те, кто окружает полковника Фехера, не слышали сенсационной новости: ведь в армии только и разговоров было, что об отводе войск. Просто уму непостижимо.
Но вскоре, когда Отто Корвину пришлось подвергнуть Фехера аресту, все стало понятно…
Имре Фехер был потрясен не столько известием об отступлении Красной Армии, сколько страшной догадкой. Он вдруг со
Штромфельд возражал против отвода красных войск из Словакии и потому подал в отставку. Полковник генерального штаба, кадровый офицер Австро-Венгерской монархии не стоял уже во главе армии — и престиж Красной Армии сильно упал в глазах Фехера. Капитана Лайтоша в штабе полка тоже не оказалось — его арестовали как одного из руководителей будапештского контрреволюционного путча. Значит, пока он, полковник Фехер, руководил в Дунапатае боевыми операциями красных, господа офицеры не на жизнь, а на смерть сражались с красными на улицах Будапешта! Это он, сам не сознавая того, нанес под Дунанатаем решающий удар своим бывшим однополчанам.
Фехера угнетал бойкот сослуживцев, и все же, когда его пригласил к себе полковой адъютант Герцог и предложил подписать документ, в котором заведомо ложно утверждалось, будто Самуэли и его люди в Шольте, Дунапатае и Калоче злоупотребляли служебным положением, превысили свои полномочия, действовали противозаконно, недопустимо грубо и крайне жестоко, Фехер сначала отказался. Правда, он всячески заверял, что готов чем угодно искупить свою ошибку и смыть с себя клеймо «красного», но подписывать сфабрикованный протокол не станет?
Хоть он и не знает ничего о деятельности чрезвычайного трибунала, в Калоче он случайно слышал рассказ поручика Куташи, тот ходатайствовал перед трибуналом за младшего брата доктора Линга, и так как Куташи удалось доказать, что юноша участвовал в вооруженной стычке по принуждению белых, его выпустили на свободу. Нет, не может он ставить свою подпись на заведомо лживом документе! Если уж на то пошло, пусть ему дадут возможность восстановить честь с оружием в руках. Он готов на все: может изорвать Дом Советов или застрелить на улице любого из руководящих деятелей Венгерской Советской Республики.
— Но поймите, у нас сейчас другая тактика! Мы погорели, черт возьми! — воскликнул Герцог, с нарочитой вульгарностью подчеркивая этим свое неуважение к воинскому званию Фехера. — Поймите, какую угрозу для нас представляют Самуэли и его трибунал. Ведь они пресекают в корне все наши действия… Мы должны поколебать авторитет трибунала, подорвать доверие к нему, а для этого надо представить его деятельность в неблаговидном свете. Клевета — сильнодействующее политическое оружие. Если вы подпишете вместе с нами протокол, то заслужите нашу глубочайшую признательность, ваше высокоблагородие! Сделаем дело — и скроемся вместе!
После минутного раздумья Фехер сдался.
— Ну, ладно, — сказал он, — если это политическое оружие, будь по-вашему. Я готов поставить свою подпись…
И он размашисто расписался.
Офицеры, прикомандированные к штабу Хаубриха, размножили фальшивку на канцелярском гектографе и в тот же день разослали ее по городу.
Полковник Фехер решил не дезертировать. Увидев вошедших в казарму двух штатских, он, не раздумывая, направился к ним.
— Вы, вероятно, за мной, господа? Честь имею представиться — Имре Фехер.