Драматург
Шрифт:
Я повернулся и увидал женщину лет около тридцати, одетую в то, что когда-то называли двойкой. Теперь бы это отнесли к дурному вкусу. Тот тип одеяния, который вы можете увидеть в британской телевизионной драме, обычно связанной с игрой в бридж и трупом в библиотеке. Если бы женщина сделала хотя бы небольшое усилие, ее лицо можно было бы назвать хорошеньким. Крошечные жемчужные сережки сказали мне все, что я хотел знать. Я сказал:
– Ридж… нет, одну минуту, Бриди… нет, Брид?
Она раздраженно вздохнула:
– Мы
Женщина-полицейский. В ходе предыдущего дела мы не столько сотрудничали, сколько соперничали. В конечном итоге я помог ей заслужить лавры за расследование серьезного преступления, хотя моя помощь была очень подозрительной и определенно сомнительной. Наши отношения с ее дядей, Бренданом Фладом, развивались странно, начавшись с вражды и закончившись почти что дружбой. Его расследования и информация имели решающее значение для большей части моей работы; затем он ударился в религию, и его рвение стало действовать мне на нервы. Затем он сломался, потому что начал пить, потерял семью и отказался от веры. Я провел с ним подогретую алкоголем встречу, во время которой мы пили всякую отраву и без конца курили. Я не сумел постичь всю глубину его отчаяния. По прошествии нескольких дней он взял крепкий кухонный стол, веревку и повесился.
Моя вина отягощалась тем, что он оставил мне в наследство крупную сумму денег и женщину-полицейского. От нее я пытался отделаться при каждом удобном случае. И вот она появилась снова. Она неуклюже села в кресло напротив меня, и я предложил:
– Хотите чего-нибудь?
Я показал на свою пластиковую чашку и добавил:
– Могу посоветовать чай. Но он совсем не дешев.
Я никогда не верил, что люди умеют буквально задирать нос, но она умудрилась это сделать – наверное, долго практиковалась. Сказала:
– Я не пью чай.
– Бог мой, надо же. Если мне не изменяет память, когда мы были в пабе, вы пили апельсиновый сок и, вау, в один памятный вечер даже пригубили вина.
– Но, разумеется, мистер Тейлор, вы пили за нас двоих.
Опять возникло знакомое чувство, захотелось закатить ей пощечину, но я ограничился тем, что сообщил:
– Я бросил пить.
– О… и как долго это продлится… на этот раз?
Я откинулся на спинку кресла, потянулся за сигаретами, но Ридж немедленно заявила:
– Я бы предпочла, чтобы вы этого не делали.
Я закурил, говоря:
– Как будто это меня остановит.
Она помахала рукой перед лицом – привычное свидетельство серьезного раздражения некурящих. Я спросил:
– Вы в Дублин?
– Да, для наблюдения за ходом суда. Наш главный распорядился, что полицейские всех рангов обязаны побывать в четырех судах, проследить, как вершится правосудие.
Я
– Давайте я помогу вам избежать этой поездки: оно вершится погано. На улицах не хватает полицейских, так что, видно, жизненно необходимо, чтобы они наблюдали за ходом судебных процессов. Так вы получили повышение?
Лицо женщины-полицейского затуманилось, глаза погрустнели. Она сказала:
– Да уж, конечно, станут они повышать кого-либо моей ориентации.
Я смешался и спросил:
– Потому что вы женщина?
Она снова вышла из себя:
– Вы что, не знаете?
– Чего не знаю?
– Что я лесбиянка?
Видит Бог, моя слепота в некоторых областях недопустима для серьезного следователя. Случалось, хотя и редко, что мне удавались значительные дедуктивные рывки. В остальном создавалось впечатление, что жизнь течет мимо, а я нахожусь в постоянной тьме. Наверное, есть миллион вариантов замечаний по поводу признания «Я лесбиянка». Помимо звуков, означающих солидарность, сочувствие, поддержку. Есть даже фразы с поощрением и юмором. Я же не нашел ничего лучшего, как произнести:
– Вот как.
Ридж уставилась на меня, и я понял значение выражения «многозначительное молчание». Именно это мы и имели следующие пять минут. Затем она встала и сказала:
– Я должна вернуться на свое место. Маргарет будет волноваться, куда я подевалась.
Была ли Маргарет той самой ее подружкой? У меня не хватило смелости спросить. Ридж взглянула на полку над моей головой, отметила отсутствие багажа и проговорила:
– Вы всего на день.
Я хотел поскорее от нее избавиться и сказал:
– Я еду в тюрьму.
Она заметила:
– Где вам и место.
И вышла.
В Хьюстоне я прошелся по платформе, надеясь хоть мельком увидеть ее, вернее, если честно, Маргарет, но они от меня улизнули. Я сел в автобус и направился прямиком на О'Коннер-стрит.
Ну и дыра.
Господи, что бы мы ни творили в Голуэе, это все лучше, чем здесь. Когда-то приличная улица стала дешевой, грязной и унылой.
Когда я направился к «Роял Дублин», пожилой человек остановил меня и прошептал:
– Вы не знаете, где находится секс-шоп Энн Саммерс?
– Что?… Вы шутите? – ответил я. – Откуда, черт возьми, мне знать?
Про себя подумал: спокойнее, держи себя в руках.
В гостинице было впечатляющие фойе и любезный дежурный, который спросил:
– Для сэра забронирован номер?
Я утвердительно кивнул.
Далее:
– Сэр желает номер для курящих или для некурящих?
Попробуй сам догадаться, будь ты неладен.
Мое посещение тюрьмы было назначено на три часа, поэтому я взял такси.