Драмы. Стихотворения

Ибсен Генрик

Фру Боркман (отрицательно качая головой). Хо

лод, говоришь ты? Холод убил его давным-давно.

Элла Рентхейм (кивая). А нас с тобой превратил в тени.

Фру Боркман. Ты права.

Элла Рентхейм (с болезненной улыбкой). Мертвец и две тени — вот что сделал холод.

Фру Боркман. Холод сердца… И теперь мы, пожалуй, можем протянуть друг другу руки, Элла.

Элла Рентхейм. Я думаю, теперь можем.

Фру Боркман (стоя за спинкой скамейки). Мы, сестры-близнецы, — над трупом того, кого обе любили…

Элла Рентхейм (перед скамейкой). Мы, две тени, — над мертвецом.

Протягивают друг другу руки.

СТИХОТВОРЕНИЯ

^{56}

Рудокоп

Перевод Вс. Рождественского

С громом рушься, твердый свод! Крепко тяжкий молот бьет. Я скалу дроблю упорно, Слыша гул породы горной. В недрах гор поет руда И зовет меня туда, Где алмазы и бериллы, Где

златые блещут жилы. Там, во глубине земной, Мир и вечности покой. Пролагай же путь единый В сердце тайны, в мрак глубинный! Мальчиком смотреть любил Я на стройный хор светил, По лугам бродил весною С детски ясною душою. Но забыта мной весна В шахте, что, как ночь, темна, Где не слышен гул природы, Где на душу давят своды. В первый раз, мечту тая, Под землею, думал я, Знают духи гор, конечно, Тайну этой жизни вечной. Но такого духа нет, Чтобы мог мне дать ответ. Луч не вышел ни единый Осветить земли глубины. Я ошибся? Нет пути, Чтобы к ясности вести? Вверх гляжу — мрачнее ночи Свет дневной слепит мне очи. Нет, я дальше вглубь уйду, Мир и вечность там найду. Молот, путь тебе единый — В сердце тайны, в мрак глубинный! Все сильнее, молот, бей До моих последних дней! Ведь заря вовек не встанет, И надежды луч обманет.

1850

Лебедь

Перевод Т. Сильман

Мой лебедь белый, Безмолвный, безгласный, Где голос твой страстный, Порыв твой смелый? Ты эльфа невинный Сон охраняешь, Скользишь над стремниной И вдаль уплываешь. Но в день, когда жгучий Обман мне раскрылся, В тот день нам явился Твой голос могучий. И страстно звучанье Неслось над стремниною — То песнь умиранья Ты пел лебединую.

1850

Музыканты

Перевод Вс. Рождественского

Все мысли мои к ней летели В прозрачную летнюю ночь, И шел я сквозь заросли к речке, Не зная, чем сердцу помочь. «Владеющий чарами песен Душою владеет любой. В высокие церкви и залы Пойдет она вслед за тобой!» Так пел Водяной, и, внимая, Сам душу сгубил я свою. Постиг я искусство, но брат мой Взял в жены невесту мою. В высокие церкви и залы Теперь меня водит беда… А чары и шум водопада Со мною отныне всегда.

1851

Гага

Перевод Т. Гнедич

В Норвегии птица гага живет, У серого фьорда гнезда вьет, Тончайшим пухом из груди своей Она выстилает гнездо для детей. По местный рыбак и хитер и смышлен, Умеет гнезда обкрадывать он. Рыбак бессердечен, но птица нежна: Опять выстилает гнездо она. И снова он грабит ее — и вновь Готовит гнездо слепая любовь. Но грабит он в третий, в последний раз — И, крылья расправив, в полночный час Летит с окровавленной грудью она На юг, на юг! где сияет весна.

1851

Пролог

к первому представлению «Ивановой ночи»

(2 января 1853 г.)

Перевод В. Адмони и Т. Сильман

^{57}

Слово нам летит вослед В дальних жизненных скитаньях, Голубой вплетая цвет В наш венок воспоминаний. И оно звучит порой В нашей скорби и в томленье, Нам даруя исцеленье; Это слово — край родной. Осень темная пришла, Ласточка на юг стремится; Все же ждет она тепла, Чтоб на север возвратиться. То гнездо, где пела мать, Не забыть ей, улетая; Будет вечно тосковать О своем родимом крае. Так и ты в чужом краю Мчишься за море мечтами — Видишь родину свою За безбрежными волнами. Право, виноградный сок Южных лоз, кроваво-черных, Ты бы отдал за глоток Из ее потоков горных. Зимним вечером сидишь В тихой келье одинокой, В пламя алое глядишь, Призадумавшись глубоко; Словно нити теребя Дорогих воспоминаний, Видишь мальчиком себя У огня в каморке няни. Сказки милых детских лет, Звуки старых песнопений, — То, что в суете сует Было предано забвенью, — Слышишь? Вновь минувших дней Просыпаются преданья, И текут воспоминанья К

дому матери твоей. Родина! Твой звучный глас В нас не смолкнет до могилы! Сад поэзии для нас Ты, как солнцем, озарила. И цветок искусства — он Порожден землей отчизны; На чужбине осужден Потерять он краски жизни. Чем же край наш не богат? Словно куст, цветами полный, Иль поэзии каскад, Бьют навстречу жизни волны. Разве скромный наш народ В высях скал, в тени долины Живописцу не дает Дивных красок для картины? Пышет юг в своих садах Апельсином и платаном, Но на севере в горах Встали ели с тонким станом. Их изгиб приятен нам, Тень их манит в час досуга, — Для чего ж искусства храм Воздвигать нам в рощах юга? Над холмами зазвучал Звонкий рог крестьянской девы; Оглашает выси скал Хульдра^{58} жалобным напевом. Песня девушек легка, Хульдра скорбная томится, Так веселье и тоска Лишь в народе могут слиться. Если ж чувствами полна До краев душа живая, Скорбь и радость мы до дна В наших песнях изливаем. Нам искусство — мир родной! То искусство, где народа Истолкована природа, Где он видит образ свой. Скальдом-жаворонком стать Суждено не всякой птице, Все же песни распевать В меру сил она стремится. Вам сегодня надлежит Нас судить не слишком строго, — Пред художником лежит Многотрудная дорога.

1853

Строительные планы

Перевод П. Карпа

Я помню так явственно, как будто я только сейчас Увидел свой стих напечатанным в первый раз. Сидел я тогда в каморке своей, с трубкой во рту, Пуская задумчиво дым, одну лелея мечту. «Я строю воздушный дворец, где два флигеля рядом стоят, Большой и малый, — они север собой озарят. В большом — знаменитому скальду чем не житье, А в малом у милой бы гнездышко было свое». Мне стройным таким казался тогда мой план, Лишь много поздней обнаружился в нем изъян: Когда образумился мастер, то обезумел дворец: Стал малым флигель большой, разрушился малый вконец.

1858

Буревестник

Перевод Вс. Рождественского

Живет буревестник на гребне утеса, — Я это от старого слышал матроса. Он в пене сверкает крылами и стонет, Скользит над волнами и в море не тонет, Качается мерно на зыбкой лазури, При штиле молчит и кричит перед бурей. То реет под тучей, то с гребнями рядом, Как наши мечты между небом и адом. Тяжел он для воздуха, легок для моря. Вот, птица-поэт, в чем и радость и горе. И хуже всего, что ученый с опаской Рассказ моряка счел бы сущею сказкой.

1858

На высотах

Перевод П. Карпа

I

Мешок на плечи водрузил, Ружье держу в руке, Оконце я заколотил, И двери на замке, А за стеной старуха мать, К ней надо заглянуть, Чтобы проститься и сказать: «Дай срок, увидимся опять! Я отправляюсь в путь!» Вверху тропинка в лес густой Извилистая шла, На фьорды свет неверный свой Луна с небес лила. Я глянул на соседский двор — Он безмятежно спит, Я заглянул через забор — И вижу: девичий убор В полночной мгле блестит. В холщовом платьице она Ко мне из темноты Пришла, прекрасна и нежна, Как горные цветы. А в глубине ее очей Веселый свет сиял. Мне тоже стало веселей. Я подошел поближе к ней И слезы увидал. Ее я обнял и смутил Девический покой, Я о любви ей говорил И называл женой. Ничто, я клялся, никогда Не разлучит нас впредь! Она робела, как всегда, Что оставалось ей тогда — На башмаки глядеть. Она молила — отпусти. Мы рассмеялись вдруг. А сердце у меня в груди Стучало: тук-тук-тук. И, не внимавшая мольбам, Пошла она со мной К лежавшим вдалеке холмам, Где пел в листве, казалось нам, То эльф, то водяной. Мы вверх пошли, и в лес густой Тропинка завела, На фьорды свет неверный свой Луна с небес лила. Я весь горел, ее трясло, Внизу лежал провал. Дыханье ночи нас зажгло, И что тогда произошло, Я сам не понимал. Я видел лишь ее одну! В объятиях своих Держал я юную жену, И лес на миг затих. Но леший, нарушая тишь, Завыл издалека. О нет, меня ты не смутишь! В ту пору сердцем знал я лишь, Как милая робка.