Драмы. Стихотворения

Ибсен Генрик

II

С горы на юг бросаю взор. Там солнышко встает. А на хребтах окрестных гор Сверкают снег и лед. Я домик матери моей В долине увидал. Там трудно приходилось ей, Но там я стал умней, сильней, Бог знает кем я стал. Там дым клубится над трубой, Давно очаг зажжен, И мать обходит домик свой, Глядит, как сохнет лен. Привычный мир лежит внизу. Так с богом! Коли мне Олени встретятся в лесу, Домой я шкуру принесу, Две — будущей жене. А где она? Или опять Она во власти грез? Не надо только вспоминать Своих прощальных слез. Ты наяву не доверяй Своим тревожным снам. Что ты моя невеста — знай, Наряд венчальный собирай, Идти нам скоро в храм. Хотя разлука нелегка И холодно вокруг, Как ледяной родник, тоска Мой воскрешает дух. Теперь душа закалена И охладела кровь. Жизнь, что была раздвоена (Тут покаянье, там вина), Я отвергаю вновь. Нечистых побуждений рой Перебороть я смог, Я ныне стал самим собой, И стал мне внятен бог. Туда,

где жил я с малых лет, Я поглядел с высот, Но поманил олений след… Храни, господь, родных от бед! Меня вершина ждет!

III

Пылающие облака На запад поплыли, Туманы шли издалека И дол заволокли. Душой и телом я устал, Казалось — вот умру, Там, где у ног зиял провал, Лишь вереск огненный пылал, Качаясь на ветру. И стебелек я отломил С поникшего куста, Его на шляпу нацепил — И ночь вернулась та, И одолели мысли тут — Так люди иногда В господень храм толпой идут И, совершив свой строгий суд, Уходят кто куда. О, возвратиться бы к цветку, Что я тогда сломал! К надломленному стебельку Я кротко бы припал. И в глубине твоих очей Я душу бы омыл И тролля, что душой моей Владел тогда, среди ветвей, Насмешкой бы убил! Сперва, мечтами возбужден, Я богу слал мольбы, Чтобы моей невесте он Не отягчал судьбы. Но для нее я бы сумел Все беды побороть, А я ищу великих дел, — Коль внять мольбе ты не успел, Прибавь ей бед, господь! На реках ты наставь запруд, Кинь скользкие мостки, А ноги ей пускай натрут В скитаньях башмаки. Я подыму ее, пройду С ней над кипеньем вод, По горным тропам проведу, И коль опять нашлешь беду — Посмотрим, чья возьмет.

IV

Шел со мной охотник с юга, По водам придя бескрайним, Думы на челе у друга Стали северным сияньем. Плач звучал в его веселье, Мысль жила в его молчанье. Но какая? Мне доселе Внятней ветра завыванье. Я дрожал, взглянуть не смея В пропасть ледяного взора, Где раскинулись, синея. Ледниковые озера. Мысль его, подобно птице, Воспарит, над ними рея, А начнет, как вихрь, яриться — Паруса спускай скорее. Нас свели друг с другом горы. Я с ружьем был, он с собакой, Мы сошлись. Ту дружбу скоро Разорвал бы я, однако. Отчего ж я медлил с этим, Сам желая расставанья? Знаю, тот, кого я встретил, Отнял у меня желанья.

V

«Отчего ты ночью длинной Хочешь в дом родной обратно? Иль теплее под периной? На снегу спать неприятно?» Мать придет ко мне, бывало, Прыгнет кот на край постели, Мать мне песенку певала, Тут и сны ко мне летели. «Что нам сны? Иль в жизни нашей Дел на сыщешь настоящих? Лучше жизнь пить полной чашей, Чем дремать меж предков спящих. Как бы буря ни страшила, Мы оленя гоним ныне. Разве камни лучше было С поля выносить в долине?» Не колокола ль звенели Нашей церкви в дальней дали? «Но куда сильней в ущелье Водопады грохотали!» Мать с невестой в храм господень Помолиться ходят богу. «Мы славней дела находим, Чем торить туда дорогу». В храме пение органа И над алтарем сиянье. «Лучше солнце утром рано, Лучше бури грохотанье!» Что ж, идем! Пускай грохочет Буря снежная повсюду. В церковь пусть идет, кто хочет, Я туда ходить не буду.

VI

Вот и осень. Звон я слышу… Это стали, значит, с луга  Загонять стада под крышу, — А не то погубит вьюга. И опять ковром снежинки На хребты ложиться стали. Так завалит все тропинки — Возвращаться не пора ли? Но куда идти? Доселе Сердце дом не вспоминало. Вспоминать мы не хотели, Чтоб душа сильнее стала. Повседневная томила Будничность меня дотоле. Мысль не зря в горах парила. Здесь я счастлив, я на воле. Хоть избушка здесь убога, Но живу я в ней богато. Самый воздух тут подмога — Вот и стала мысль крылата. Бес начнет игру какую, — Друг мой знал — она опасна, Он мне шапку колдовскую Дал в защиту от соблазна. В горных пастбищах скитанья Для души моей закалка, Птичьего же щебетанья Мне совсем теперь не жалко. И весной сюда я смело Приведу тех двух, которых Вместо суетного дела Жизнь в бескрайних ждет просторах. К мудрости привыкнут новой, Сами прежнее осудят, На вершине жить суровой Им тогда не страшно будет.

VII

Я один. Судьба такая Мне давно уж не по силам. Обессилел, вспоминая, И хочу вернуться к милым. К ним на миг, — и вновь открою Я в душе любовь к дороге В край, где мы весной все трое Будем в горнем жить чертоге. К ним скорей! Но закружился Снег, и вьюга закружила! Слишком поздно спохватился! Все дороги завалило.

VIII

Шло время, и я овладел собой, Не стал я тоске предаваться. Словно смятое платье, лег снег над рекой, Озарила луна покров снеговой, Звезды начали загораться. Чересчур я силен, чтоб тоской изойти, Если к ночи стал день клониться. Мне, как мысли, не усидеть взаперти. Я по горным тропам должен идти И над пропастью остановиться. А в безмолвной долине звук возникал, Я прислушивался невольно, Где-то ласково, сладко и нежно звучал Тот напев, что давным-давно я слыхал, И узнал я звон колокольный. О том, что господь родился на свет, Колокола возвестили. Зажег в доме лампу старик сосед, В

окне моей матери вспыхнул свет, И они меня странно манили. Дом и прежняя жизнь, что казалась скудна, Засияли, как древняя сага. На высотах молчит ледяная страна, А внизу у меня есть мать и жена, Вместе с ними быть — вот оно, благо. У себя за спиной услыхал я смех, То охотник, до шуток охочий, Мои тайные мысли прочел, как на грех: «Растрогался, вижу? Бывает у всех При виде обители отчей!» И сызнова смел и силен я был, И снова был закаленным, Ветер с вершин меня охладил, Никто бы отныне уже не смутил Меня рождественским звоном. Вспыхнуло что-то над домом родным, Где мать моя оставалась, Казалось, рассвет занялся над ним, Потом повалил клубами дым, Пламя потом показалось. Скоро весь дом охватило огнем, Я вскрикнул было, но живо Охотник утешил: «Что тебе в том, Всего и горит что прогнивший дом, Облезлая кошка да пиво». И выложил мне своей мысли ход, Мое одолев смятенье: Когда озаряет луна небосвод, А землю огонь, их смесь создает Эффектное освещенье. Приставил он руку свою к глазам, Ему картина предстала. Где-то запели — и понял я сам: Душа моей матери к небесам С ангелами воспаряла. «Молча трудилась, муки терпя, Молча плутала в пустыне, Скорбную душу твою возлюбя, Мы над снегами проносим тебя К божьему празднеству ныне!» Луна замутилась, охотник пропал, И сердце стучало снова. Безутешный, над пропастью я стоял. При этом отнюдь я не отрицал Эффект освещенья двойного.

IX

Лето настало, июнь наступил, Пылали утесов отроги, Звон колокольный радостно плыл, И весело свадебный поезд катил Внизу по большой дороге. От дома соседа отъехал он, Где листва у ворот шелестела. Соседский двор был толпой запружен. Усмехнувшись, лег я на горный склон, Слезы смахивая то и дело. Ко мне долетали, меня дразня, Шуточной песни рулады, На смех они подымали меня, И рвал я вереск, судьбу кляня, Кусая язык с досады. Моя нареченная на коне На свадьбу ехала ныне, И вьющийся локон скользил по спине, Блестя и сверкая. Был памятен мне Он с ночи последней в долине. С ней рядом верхом через ручей Ее жених перебрался. Душа разрешалась моя от скорбей, Конец приближался борьбе моей, И я от мук избавлялся. Снова я был подвластен горам. Свадебный поезд в ту пору Внизу, точно лента, сверкал. Я упрям, И только приставил руку к глазам, — Картина предстала взору. Гляжу, на мужчинах воскресный наряд, На каждой из женщин — обнова, Ждет пастор, свершить приготовясь обряд, И очи мои на невесту глядят И видят дни счастья былого. Я толпы людские увидел с высот В их сущности настоящей, Какой она в горнем свете встает. Должно быть, этого и не поймет Внизу, в толпе, стоящий. И тут услыхал я чей-то смешок — Охотник, что был со мной дружен. «Я вижу, расстаться нам вышел срок, Напрасно я шел за тобой, дружок, Тебе я больше не нужен». И впредь по-мужски мне идти надлежит Неизменной дорогой своею. Безмятежнее кровь по жилам бежит, Не шелохнется грудь, и сердце молчит. Я чувствую, что каменею. Попиваю бодрящее я питье, Чтоб душа холодов не страшилась. Сник мой парус, надломлено древо мое. Но взгляни, как багряное платье ее Там, внизу, меж берез засветилось. Навсегда исчезают родные черты, Кони скачут к церковной ограде. О, навеки, навеки будь счастлива ты! Мне теперь не нужны былые мечты. Лишь о вышнем я думаю взгляде. Я теперь закален. Сам себе господин, Я иду по высотам отныне. Я недаром сюда поднялся из низин. Здесь свобода и бог. Их обрел я один, Все другие бредут в долине.

1859–1860

Жизненные осложнения

Перевод Т. Сильман

В весеннем саду, словно снег бела, Нарядная яблоня расцвела. Вокруг хлопотала пчелка одна, — Как видно, в яблонев цвет влюблена. Утратили оба душевный покой, — И тут наш цветок обручился с пчелой. Пчела улетела на дальний луг, — Тем временем завязью стал ее друг. Заплакала завязь, плачет пчела. Как видно, неважно сложились дела! У старой стены, окружавшей сад, Жил в норке мышонок, он был небогат. Шептал он любовно: «О завязь, услышь! Убогий мой погреб ты в рай превратишь». Пчела совершает вторичный полет. Вернулась: на ветке качается плод! И плод зарыдал. Рыдает пчела. Как видно, неважно сложились дела! Под самою крышей, вдали от людей, В уютном гнезде проживал воробей. Он стонет любовно: «Меня ты услышь! О плод, ты гнездо мое в рай превратишь». Страдает пчела, изнывает плод, Тоска воробья и мышонка грызет. И так, без ответа, их жизнь протекла, — Как видно, неважно сложились дела! Сорвавшийся плод догнивает в кустах. Мышонок скончался с горестным «ах!». Когда же сочельник настал у людей, Из гнездышка мертвый упал воробей. А пчелка свободна от брачных оков! Глядит — уже нет ни тепла, ни цветов. И в улей ушла, чтобы там, среди сот, Что твой фабрикант, вырабатывать мед. А как хорошо бы сложились дела, Когда бы мышонком стала пчела! В дальнейшем — чуть завязь стала плодом, — Мышонок обязан был стать воробьем!

1862

Даря водяную лилию

Перевод Т. Гнедич

Убаюканный волною, Тихо спал цветок весною, Безмятежный, белокрылый. Я сорвал его для милой! На груди твоей, родная, Будет он дремать, мечтая, Утомленный и безмолвный, Что его ласкают волны. Друг мой! Озеро прекрасно, Но мечтать вблизи опасно: Водяной подстерегает Тех, кто лилии срывает. Друг мой! Грудь твоя прекрасна, Но мечтать вблизи опасно: Тех, кто лилии срывает, Водяной подстерегает.