Драмы

фон Гофмансталь Гуго

Джанино (ласкаясь).Не думай неустанно об одном,В печаль не погружайся безутешно.Тицианелло (с грустной улыбкой).Но скорбь и состоит в терзаньи вечномОдною мыслью, наконец онаСтановится бесцветной и пустою.Оставь меня, мне думать не мешай!Давно я сбросил пеструю одеждуНаивных горестей и наслаждений,И просто чувствовать я разучился…

Пауза. Джанино задремал на ступенях, склонив

голову на свою руку.

Парис. А где Джокондо?Тицианелло. Рано до рассвета —Вы спали все – прокрался он из сада,Тревог любви на нем дрожала бледностьИ на устах – ревнивые слова.

Пажи проносят через сцену две картины: «Венеру с цветами», «Вакханалию». Ученики поднимаются и стоят опустив голову, с беретами в руках, пока проносят картины.

После паузы. Все еще стоят.

Дезидерио. Где человек, где истинный художник,Достойный быть наследником его,Могучий духом, властелин природыИ, как ребенок, вещий в простоте?Антонио. Из рук его кто примет посвященьеИ радостно уверует в свой дар?Батиста. Кто не подавлен мудростью его?Парис. Кто скажет нам, художники ли мы? Тицианелло. Он оживил недвижный лес, и там,Где в чаще шепчут темные озера,Где плющ обвил высокий ствол дубовИз ничего он вызвал сонм боговС цевницею звучащею сатира,Чья песнь желанье будит в существахИ увлекает пастухов к пастушкам.Батиста. Он душу дал бесплотным облакам,Плывущим мимо: белизну их тканейПротяжных, бледных, тонких, как вуаль,Он одарил желаньем нежным, бледным,И черным тучам с золотой каймойДал мрачный бег, заставил улыбатьсяГряду округлых облачков, и тучкамСеребряным и розовым закатаВнушил воздушность: все он оживил,Все одарил душою и значеньем!Из бледных, скудных, обнаженных скал,Из волн зеленых пенного прибоя,Из грезы неподвижной черных рощ,Из скорби молнией сраженных буковОн создал человечески-живоеИ научил нас видеть духа ночи. Парис. Из полусна он пробудил нам душу,Ее обогатил и озарил,Нас научил он наслаждаться днемКак зрелищем текучим и блестящим,Он научил взирать на нашу жизнь,В ней видеть красоту ее и радость.И женщины, и волны, и цветы,И шелк и золото, игра камней,Высокий мост, и светлый луг весны,И нимфы у хрустальных родников,И все, о чем мы тихо любим грезить,И все, что нас чудесно окружаетВ действительности яркой и роскошной,Через него прониклось красотою,Пройдя чрез душу вещую его. Антонио. Как в хороводе стройность красоты,Как факелов мерцанье в маскараде,Как музыки певучей колыханьеДля

спящей сном недвижимым души,Как зеркало для женщины прекрасной,Тепло и свет для луговых цветов —Отражена волшебно красотаВо взоре человеческом впервые…В нем зеркало свое нашла природа.«О, разбуди наш дух! сплети из насВакхическое шествие, художник!»Так все живущее к нему взывалоИ жаждало безмолвно его взора.

В то время, как Антонио говорит, в дверях тихо появляются три девицы и останавливаются, слушая его. Тицианелло, который стоит немного поодаль, рассеянный и безучастный, замечает их. Лавиния в богатой одежде венецианской патрицианки, ее белокурые волосы покрыты золотою сеткой. Кассандра и Лиза, девушки 19 и 17 лет, в простых платьях из белой мягкой волнующейся ткани, их обнаженные руки обвиты вверху золотыми запястьями в виде змей, сандалии их и пояса из золотой ткани. У Кассандры пепельные волосы, у Лизы желтая роза в черных волосах. В ней есть что-то, напоминающее отрока, как в Джанино – что-то девическое. За ними выходит из двери паж с кубком и чеканным серебряным кувшином для вина.

Антонио. И если мы душою постигнем,Как смутно грезят дальние деревья…Парис. И если нам раскрыта красотаВ безмолвном беге белых парусовНад гладью синей бухты…Тицианелло (обращаясь к девицам, которых он приветствует легким склонением головы. Все оборачиваются). Если мыКак счастье и как музыку вкушаемВолос волнистых блеск и аромат,И девственного стана белизну,И гибкость этой ленты золотой —Он научил нас видеть и ценить…(С горечью.) Когда поймут нас те, внизу! Дезидерио (к девицам). Скажите:Кто с ним? Войти нельзя ли нам туда?Лавиния. Останьтесь здесь. Он хочет быть один.Тицианелло. О, если бы теперь явилась смерть,В молчании, в прекрасном опьяненье,И, нежная, над ним склонилась тихо!

Все молчат.

Джанино проснулся и приподнялся при последних словах. Он очень бледен. Он смотрит в страхе то на одного, то на другого.

Все молчат.

Джанино сначала хочет подойти к Тицианелло. Потом содрогается, останавливается, внезапно бросается к ногам Лавинии, стоящей поодаль впереди, и прижимается головой к ее коленам.

Джанино. Лавиния! меня терзает ужас!Я близко никогда не видел смерти!Я вечно буду помнить, каждый миг,Что мы умрем! Стоять я буду молча,Где люди веселятся, буду думатьВ безмолвном ужасе: мы все умрем!Я видел раз, как с пением велиНесчастного на место страшной казни.Он шел, качаясь, видел всех людей,Деревья видел, как дрожали ветромДушистые их ветки в сладкой тени.Лавиния! и мы идем всегдаТакой дорогой…Я недолго спалТам, на ступенях, и проснулся вдруг,Услышав слово: смерть!(Содрогается.)Какая тьмаСпускается угрюмо с высоты!