Dreamboat 1
Шрифт:
– А что за лихие люди?
– проявил навязчивое любопытство пассажир.
– Знаешь, нет, любезнейший?
– Думаю, топчинские. Петра Кузьмича Топчина людишки.
– Кто таков?
– Ну, за руку я с ним не здоровкался, слышал только, где-то в Гусилище обретаются, целый дом занимают. Как стемнеет - на свой разбойный промысел поспешают. А то и днём. Не боятся никого.
– Так уж и никого?
– сделал удивленное лицо пассажир.
– Я слышал, их сильно постреляли при красных. И сейчас контрразведка ловит.
Пассажир был явным несмышленышем, идеалистом, словно только что спустился на землю.
– Всех не переловишь, вашбродь, не перестреляешь. Во все времена лихие люди были. Свято место пусто не бывает, одних подстрелят - на их место другие
– А что же Прокофий Диомидович Дроздов-то сквозь сито не утек?
– спросил пассажир
– Ну, Прокофий Диомидович лицо сурьезное, официальное, не по чину ему от сыскных бегать, несолидно.
– А в тюрьме сидеть солидно?
Серафим Григорьевич лишь снова усмехнулся.
– Ну, положим, посидел-то он всего ничего, это только веса прибавило, обломали зубки об Прокофия Диомидовича Дроздова товарищи красные милиционеры, сами разбежались кто куда. Сейчас, поговаривают, собираются Прокофия Диомидовича в городскую думу избрать.
– И получится?
– Почему ж не получиться, Прокофий Диомидович нынче пострадавший от красных, герой, можно сказать. Могли ведь "руководствуясь революционным сознанием и совестью"... Расстрелять, в смысле. Но, видать, никакая лихоманка его не берет.
– Ужасы какие рассказываешь, любезный, - поежился пассажир.
– Страсти просто. Расскажи-ка лучше чего приятное. Про весёлый дом мадам де Лаваль, к примеру. Стоящее заведение, стоит ли посетить?
Серафим Григорьевич лишь глаза мечтательно закатил.
– Бывать не доводилось, не по чину мне сие заведение. Только для почтеннейшей публики, купчишке или, скажем, студентику там делать нечего, туда господа после театров да ресторанов заезжают вечерок скоротать, сколько раз возить приходилось. Обслуживание по наивысшему разряду, останетесь довольны.
Пассажир кивнул.
– Спасибо, любезный, рекомендуешь, значит?
– Ежели деньги есть - почему бы и не развлечься, только дороговато будет, ваша милость. При большом желании можно и подешевле найти, и не хуже. Вот, рядышком Дуська Трофимова живёт, отдельная квартира, к ней часто кавалеры захаживают, а берет не в пример меньше.
Однако, вопреки ожиданиям Серафима Григорьевича, пассажир не заинтересовался услугами мадемуазель Трофимовой, и разговор вновь вернулся к веселому дому мадам де Лаваль.
– А при красных как с этим делом обстояло? Говорят, весёлые дома позакрывали?
– Точно так-с, многих прикрыли. Полуподпольно мадам де Лаваль существовали, то есть, как бы нет ничего, и в то же время кому надо всегда найдет приют и ласку в весёлом доме. До этого дела все охочи. Как говорится, и вошь, и гнида, и даже бабка Степанида. Чекисты захаживали, бывало...
– Сам видел, или люди сказывали?
– заинтересовался пассажир. Серафим Григорьевич плечами пожал.
– Сам, знамо дело, не видывал, однако, шила в мешке не утаишь. Любили товарищи у мадам де Ловаль бывать. Сам товарищ Башилин захаживали, мясца двуногого отведать. С превеликим удовольствием. У мадам-то барышни, поди, поблаговидней привычных пролетарок да коммунарок.
– А что за человек товарищ
– Наш, местный, Новоелизаветинский с завода. При Советах в большие чекистские начальники вышел, заведовал борьбой со всякой контрреволюцией.
Серафим Герасимович рассуждал степенно, с привычной ленцой, на пассажира не смотрел.
– Лично знакомы были?
– поинтересовался дотошный пассажир.
– Никак нет, ваша милость, врать не буду, видел пару раз, а так, чтобы лично поручкаться - не доводилось.
– Ну и что скажешь, любезнейший, о большом начальнике Башилине?
– Большой начальник и должен быть большим начальником, степенным, с брюшком обязательно, с достоинством, иначе уважения не сыщешь. А Башилин - молодой ещё, молоко на губах не просохло, весельчак-прибаутчик, высокий, худой, усы гусарские, красавец, в общем, никак на степенного человека не похож. Одно слово, пролетарий. Из грязи, да прямо в самые князи, а то и повыше! Только где они теперь, эти большие красные начальники, были, да все вышли.
– А ещё кого знавал из чекистов, Костромина, например, или Троянова?
– Нет, не слыхал. Башилин - наш, Новоелизаветинский, а эти, видать, пришлые, чужие. Да и не по чину мне всю ихнюю ЧК знать.
Они подъехали, любопытный пассажир щедро расплатившись, легко спрыгнул на землю. Довольный Серафим Герасимович окликнул:
– Может подождать вас, ваше благородие.
Пассажир белозубо улыбнулся:
– Не стоит, право. Езжай, Серафим Герасимович, спасибо, что довез с ветерком. Я, возможно, до утра здесь задержусь.
Глава 8
Улица Губернаторская широкой булыжной магистралью начиналась на Елизаветинской площади, разделяла центр города на две неравные части, плавно сбегала к реке Воре и там сворачивала к Царицынскому железнодорожному вокзалу. Высокие каменные трех - четырехэтажные дома в целом напоминали излюбленные композиции московского ампира с колоннами, лепными карнизами, с фасадами из тесаного камня, украшенными античными скульптурными деталями - декоративными вазами, которые поддерживают фигуры львов и грифонов, барельефами и геометрическими орнаментами - все это придавало улице изысканный аристократизм и несомненный достаток. Здание новоелизаветинского "страхового от огня общества "Благостыня"", высокий, в четыре этажа, дом, в семнадцатом году заняла ЧК, после освобождения города от красных, здесь вольготно расположилась контрразведка, и Петр Петрович Никольский с непомерным удовольствием въехал в кабинет бывшего председателя страхового общества, а впоследствии, кабинет главного новоелизаветинского чекиста. Широкий, просторный апартамент строгого классического стиля, с массивным столом орехового дерева, чудесной игрой светотени на тканях тяжелых бархатных портьер, торжеством и изяществом резных напольных часов, изощренной утонченностью старинной мебели. Поразительно, но большевики как-то умудрились не превратить в хлев все это великолепие и даже оставили в первозданном виде картины старых мастеров и величавые шпалеры на стенах. Спускаясь между колонн по широкой парадной лестнице, Петр Петрович Никольский блаженно щурился, предвкушая приятный вечер. Постовой солдат у входа от усердия чуть не выпрыгивал из сапог, вытягиваясь во фронт, Руссо-Балт С24-30 рычал бензином у парадного подъезда, от нетерпения словно подпрыгивая на булыжниках мостовой. Петр Петрович, как настоящий сибарит, любил всяческую приятность, усладу, веселье. Помимо вина и женщин, он обожал развлечься картами, пометать. Винт, макао, вист - столь желанные слуху русского офицера звуки. Шелест тасуемой колоды, глоток холодного шампанского, хрустящие купюры. И азарт! Кровь кипит, волнуется. Карты рубашками вверх ложатся на стол. Поручик Шерстнев волнуется, закусил нижнюю губу. Руки не то чтобы трясутся, но подрагивают, волосы вскосмачены на темени. Никольский спокоен, как может быть спокоен только настоящий контрразведчик.