Dreamboat 1
Шрифт:
– Филипп, благоволите кофе господину офицеру.
Филипп проворно растворился в воздухе, растаял, словно призрак, чтобы через минуту материализоваться вновь с красочным подносом. Фарфоровая чашка, наполненная ароматной коричневой жидкостью, рюмка с золотистым напитком, который предпочтительно употреблять мелкими глотками с кофе либо чаем. Роскошная обстановка, красочные люстры, зеркала, портьеры, запах дорогих духов. Иной мир, иная обстановка, убранство. Северианов втянул ноздрями аромат бенедиктина, отставил рюмку, сделал маленький глоток кофе. Блаженно зажмурился, прикрыл глаза, почувствовал, как волны неги расплываются по телу, лениво потянулся.
– Хорошо у Вас здесь, Кэтрин. Просто великолепно. Так бы и остался здесь навсегда.
Он
– А расскажите, как при большевиках жилось? Сильно досталось?
– Слава Богу, все в прошлом! Даже вспоминать нежелательно. Прижали так, что не вздохнуть.
Мадам де Лаваль лукавила: хотя в 1917-м проституцию официально запретила Советская власть, закрыв за время своего существования в Новелизаветинске 18 борделей, "Сюавитэ" практически не пострадал. Для видимости назвавшись гостиницей, он продолжал существовать, практически, в первозданном виде. Начальник уголовно-розыскной милиции Фролов попытался прикрыть весёлое учреждение, но, неожиданно, наткнулся на жесткое противодействие ЧК. Чекисты посещали весёлый дом, почти не скрываясь, но Северианов был уверен, что двигала ими отнюдь не похоть и жажда плоских утех: все контрразведки мира успешно использовали проституцию для добывания оперативной информации и вербовок. В разные времена в постелях красавиц шепотом открывались самые сокровенные тайны. Если раньше, в объятиях жрицы любви язык распускал революционер, перевозчик нелегальной литературы, распространитель прокламаций, содержательной конспиративной квартиры или боевик-бомбист, и это мгновенно становилось известным в жандармском отделении, то при Советской власти посетивший "Сюавитэ" господин "из бывших", позволивший себе в момент страсти нечто антисоветско-террористическое, скрывающийся офицер-заговорщик или представитель контрреволюционного центра рисковали наутро оказаться в ЧК. Визиты чекистов в весёлый дом на самом деле являлись съёмом информации от мадам, либо вербовочными мероприятиями, когда голого господина вырывали из пылких объятий и предлагали жесткую альтернативу: тут же оказаться во внутренней тюрьме новоелизаветинской ЧК или продолжать работу на старых хозяев, но уже под контролем новых.
Мадам де Лаваль очень внимательно рассматривала Северианова: посетить заведение её уровня рядовой пехотный штабс-капитан не мог себе позволить по причинам сугубо финансовым, ибо жалования его и в лучшие времена не хватило бы на ночь любви: для подобных господ существовали свои заведения, гораздо ниже рангом и контингентом предлагаемых девиц. Этот же вел себя слишком уверенно и мадам понимающе улыбнулась. На столе как бы сама собой материализовалась новенькая хрустящая банкнота, из воздуха возникла, ниоткуда. Северианов с ласковым осуждением перевел взгляд с купюры на мадам де Лаваль и укоризненно покачал головой.
– Я полагал, Кэтрин, что это я должен платить за услуги ваших девочек, а не наоборот.
– Это в знак почтения и для дальнейших дружеских отношений.
– Я полагал, что дружеские отношения предполагают бескорыстное участие и не зависят от финансов. Уберите деньги. И ещё: я не пью, - он отодвинул рюмку бенедиктина.
– Совсем не употребляю.
Теперь хозяйка веселого дома улыбалась лишь одними губами, глаза смотрели холодно, злобная ненависть плескалась в зрачках, синие ледяные молнии готовы были выплеснуться, пронзить противника, пригвоздить к мягкому креслу. Северианов в ответ улыбнулся совершенно искренне.
– Любовью, значит, не интересуетесь, - вздохнула мадам де Лаваль.
– Я, между прочим, в очень хороших отношениях с Петром Петровичем Никольским. Он мог бы предупредить о Вашем визите.
– Ай-яй-яй, Екатерина Александровна!
– с весёлой злостью попенял Северианов.
– Две революции пережили, три смены власти, а ведете себя, как институтка. Несолидно, право слово! Очень настоятельно рекомендую Вам ответить на мои вопросы,
– Как прикажете называть Вас, мон шер?
– А как Вам угодно: Иваном Ивановичем, Василием Васильевичем, Тимофеем Тимофеевичем, господином штабс-капитаном, без разницы.
– И что интересует господина штабс-капитана? Не захаживают ли ко мне большевики? Нет, не захаживают, Бог миловал.
– Господина штабс-капитана интересуют чекисты. Кто посещал ваше заведение: Житин, Троянов, Оленецкий, Башилин, Костромин? И конкретно, как погиб Оленецкий? Только не говорите, что пал от руки героя белого дела во время операции.
– Приходили двое, Оленецкий и Башилин. Требовали сообщать, кто посещает заведение, кто и с какой целью ведёт крамольные супротив Советов разговоры, любовью интересовались. Задарма. Дескать, откажешь - вмиг заведение прикроем, желающих сотрудничать хоть пруд пруди, готовы на родных доносить, лишь бы благоволили их промыслу. А ещё брали девочек и ехали с ними в баню развлекаться. Это у них называлось "ночь добровольно-принудительной деятельности", нечто вроде бесплатного труда в пользу революции. Раз, говорят, у станка не стоите, работайте, как умеете. Башилин, тот все больше водочку уважал, а Оленецкий морфинист был. Так, во время "ночи добровольно-принудительной деятельности" переусердствовал с дозой и не проснулся. Скандал! Заместитель председателя ЧК погиб не во время операции по раскрытию контрреволюционного заговора, не от руки вражеского офицера, а от банальной передозировки морфия. Кое-как следы скрыли, Жанну запугали вусмерть. Банщика, Трифона Тимофеевича в ЧК забрали, чуть жизни не лишили. Меня долго мурыжили, все нервы повымотали, жилочки повытягивали.
– Кто?
– Башилин особо старался, ему прямой резон свой позор скрыть. Дружок его, Житин, вытащил, а так - верный трибунал. И, "руководствуясь революционным сознанием и совестью"... Башилина даже в должности не понизили. Словно не было ничего, пал смертью храбрых отчаянный красный комиссар Оленецкий Григорий Фридрихович. А Башилин совсем за горло взял, шагу ступить не давал, грозился: если не так что - моментом в расход пустим, как соучастника убийства красного героя. Теперь Вы пугаете...
– Да побойтесь Бога, Екатерина Александровна, и в мыслях не держал пугать Вас. Проводите меня к мадемуазель Жанне, коли освободилась, надеюсь, она не на всю ночь ангажирована.
В отличие от остальных девушек, имевших экзотические имена Лулу, Мими и Жозефина, мадемуазель Жанна действительно была Жанной. Жанной Аркадьевной Орловой. Кукольное личико, огненно-рыжие кудри, довольно фривольная поза ленивой кошки. Говорила она тягуче-манерно, жеманно, наигранно-искусственно растягивая гласные, что придавала её обличью некую глупость, столь нравившуюся мужчинам. Сейчас мадемуазель Жанна, непритворно рыдая, некрасиво размазывала по щекам слёзы напополам с пудрой и румянами. Никакого кокетства, никакой женской привлекательности, испуганная до ужаса женщина; и в этих слезах отчётливо виделось, что и не так уж юна бывшая актриса варьете, а ныне "интеллигентная проститутка", и жизнью изрядно потрепана.
– Оленецкий сам по себе ничто был, фигляр, позер, кривляка. Как мужчина ничего не стоил, всегда чего-то стерегся, тревожился, мандражил. Из-за этого постоянно накручивал себя, свиреп иногда делался до варварства. Чрезвычайно власть любил. С пистолетом своим огромным не расставался, в постель с ним ложился и в баню с собой брал. Особая игра была у него: гладит меня нагую стволом, курок взведет и весь аж заводится, звереет, слюной брызжет, аки зверюга лютая. Такой ужас меня пробирал при встречи с ним! А то песни свои, крамольного содержания, петь заставлял, про всякие там "вихри враждебные веют над нами" и "отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног", и сам маузером размахивал, дирижировал, значит. Вот Башилин больше "Яблочко" уважал, знаете: