Древнерусская Игра - Много шума из никогда
Шрифт:
Тут я сел на измену. Давно уже никто не катил на меня баллонов с таким гордым видом. Я решил, что мне совсем не страшно, и лениво улыбнулся.
– Эх, жаль, не знаком я с твоими богами. Так нога и чешется набить чью-то рожу. Сварожью, например. Не люблю, когда имя нерусское.
Лито только рукой махнул и сказал, что я доиграюсь. Я согласился и предложил ему сбегать за новой братиной медовухи. Залетная оса метко приземлилась на нижнюю губу, но я был крутой, я не боялся самого Сварога и потому позволил пернатому зверю немного поползать по лицу. В голову стучались жизненные планы: а не стать ли мне богом? Говорят, это не трудно. Сварог у них тут, натурально, за
Лито вернулся не один, а с ковшом медовухи и плошкой малины. Я похлопал его по щеке, поощряя в людях усердие, и уже распахнул ротовую полость, чтобы узнать, где тут записывают на курсы богов - но хиппующий эльф вдруг замер.
– Чуй! Гул стоит, однако! Толи некто конем гонит?– Он поднял вверх конечность и прислушался. Я уловил чириканье воробьев и отдаленные матюки крестьянина, гонявшего на дворе кур. Очевидно, хиппак прикалывался, чтоб было весело. Я сделал серьезное лицо.
– Да не... Это испанские истребители возвращаются. Сейчас бомбить начнут.
Я ошибся - раздался убойный треск, и через низенькую изгородь не очень удачно, но зато храбро перемахнул неизвестный ковбой на рыжем жеребце. Очевидно, он забыл дома свой "Вэгон Вилз" и теперь лажался по-черному: шарахнувшись от малинового куста, мерин стал вибрировать задом, намекая, что всаднику давно пора вон из седла. Ковбой ожесточенно удерживался на жеребиной спине, мелко подпрыгивая и отбивая мягкие ткани. Подобно мерину, он был рыж, грязен и долговяз.
Секунда - и лошадь, обдав запахом пота, навалилась на меня мускулистой грудью. Из-за шеи коня возникли руки, а потом и физиономия хорсмэна, который гопнически улыбался, пытаясь меня обнять. Надо сказать, в этом бизнесе он ничуть не преуспел - выпустив из рук уздечку управления лошадью, ковбой рухнул вниз и преткнулся коленкой.
Я сообразил, что это панк. Панков я люблю, но в меру. Упреждая новые попытки объять меня, необъятного, я заговорил с ним на языке символов, который, как известно, в ходу у панков.
– Здорово, ублюдок. Где ж тебя жизнь таскала, сблевыш ты морковный? Хваталки убери - не в бане. Денег не проси, а выпить тоже нету.
Парень не понял, но улыбнулся и заорал:
– Ты! Сварог тебя задери! Вратился до кучи, а ?!
– Ага, - сказал я радостно, а Лито в очередной раз побледнел и замахал на панка ручками, запрещая выговаривать табуированное имя Сварога. Однако ковбой тоже был атеист и не боялся слепоты, насылаемой божком в качестве порицания.
– Мстиславка! Ха! Псицын сын! Како же ты выжил, га?– заржал он, прижимаясь ко мне влажным корпусом.– Я-то, дурня, уже лгал, будя ты помер, чур меня уешь! Что, Мокошь
Я хотел вставить ему за собачьего сына, но в токинг [ 31 снова встрял Лито.
– Ведь, Гнедко: Мстиславка наш изменился весь, - сказал он, мрачно хлюпая носом.– Памятство утерял совсем. Отъяла Мокша...
– Как так?– разъярился Гнедан.– Вольного стожарича обидеть?! Да я... да мы ее в капусту измельчим!
Приятно, когда человек за тебя готов в капусту, но толку от этого мало. Я-то в курсе, что Мокша здесь ни при чем, а весь атас надвинулся по моей собственной глупости - из-за колокола. Пока Гнедан впечатлялся, я от нечего делать разглядывал коня. Ничего себе зубы, не прокуренные. Когда рыжий панк выговорился, беседу продолжил Лито, рассказывая обо мне:
– Именье свое позабыл, Стожарово тожде, и волена своего, князя Всеволода, худо пометствует. А речет како чудно - исто мохлют [ 32! Тебя не признал, ведь.
– Мстиславка!– взревел рыжий.– Уж, мню, Гнедана-то помнишь?!
– С трудом, браток. Рожа твоя, не скрою, чем-то родным отзывается, но не более того.
– Эка! Гнедан я! Ну, имай тебя карачун!– Он явно беспокоился. Чуй, Славко: горко мне ведать про твою беду! Рцы, како дело было в шуме лесной?! Кто тя извражил?
– Так. Объясняю специально для рядового Гнедана. Очнулся - дождь. Вокруг деревья растут. А что было раньше - накрыто этим... мраком тайны, понял? Проще говоря, не помню. Вопросы есть?
Вопросы были, но я решил лучше вернуться в дом и осмотреть личные вещи, оставшиеся в наследство от прежнего, настоящего Мстислава. Гнедан подавленно повел свое копытное в конюшню, а мы с Лито поднялись наверх, в "gornitsa" так они называют второй этаж.
Мой флэт [33 оказался довольно размерным: два непрозрачных от пыли окна, затянутые каким-то полимером, посередине стол бурого дерева и у стены обширный сексодром [ 34, застеленный цельной медвежьей шкурой букозоидов на полтысячи. Взгляд метнулся вокруг в поисках кресел, видеодвойки, музыкального центра, ноутбука Compaq с глобальным интерфейсом и прочих насущных мелочей обстановки - но тщетно. В наличии имелись только клетки с певучими птичками, подвешенные под потолком у окна.
– Кстати о птичках, - сказал я, мрачно присаживаясь на краешек стола, - где мой любимый ящик?
Имелся в виду телевизор, но Лито не понял. Он указал на сундук, заполненный каким-то трэшем [35.
– ...– брезгливо поморщился я.
Известно, что бывает в таких сундуках: горы чужого белья и юзаные носовые платки. Как ни странно, ничего подобного в боксе не обнаружилось, но зато там хранились разные чумовые фенечки. Я попросил Лито вкратце обрисовать их назначение и тут же узнал, что раскрашенный кусок дерева с тремя струнами - это "goosli yarovchatie", драная рубашенция, усеянная заплатами в духе шок-кутюра - "goonya kalitskaya", a вот эво - "poteshnaya lichina" (речь шла об огромной маске медведя с ушами и гопническим оскалом немалых клыков).
Фенечки были крутые, но пусть пока полежат в боксе. Порывшись еще немного, я извлек виток бересты, запечатанный чем-то вроде засохшей жвачки. Лито беспечным тоном объяснил, что сие есть циркуляр, полученный на имя Мстислава Лыковича от шефа, князя Всеволода. Почтальон (или, по-местному, "пословный человек") привез его позавчера, то есть на второй день моего драматического отсутствия в лесу. Поскольку к тому времени все уж решили, что я отбросил коньки и в корреспонденции не нуждаюсь, начальственный документ был засунут в ящик и незаслуженно забыт.