Древний род: Сотый Богомир
Шрифт:
Капитан, ставший питом, с гусиным - или утиным - носом, после воздействия ковчега, шел и ругался до тех пор, пока на его пути не оказался Кузьма, с поднятым забралом. Капитан тут же заткнулся, но всего лишь для того, что бы набрать в легкие воздуха и заорать снова. Что он там орал, глядя на Кузьму снизу вверх, я не понимал, а кузнец продолжал стоять, как статуя, и никак не реагировал на слова 'гуся'. И когда все заняли свои места - здоровяки посередине, я и Николай за ними, а ратники на флангах - я тихо сказал Кузьме.
– Гуся берем живым - и крикнул, пока гусь, слышавший
По этой команде все вздели щиты, лучники взялись за луки. Кузьма, прежде чем перекинуть свой щит, схватил 'гуся' прямо за клюв и одним движением, пропуская между собой и Маэстро, отправил его в наши с Николаем 'заботливые' руки. Но перехватить его, мы не успели, гусь буквально пролетел между нами и отправился за борт, прямиком на катер. Дабы 'гусь' не помер, от рук команды Синельникова, я перегнулся через фальшборт и крикнул.
– Язык нужен живым.
После чего поспешил за Кузьмой, который, вместе с Маэстро, своими щитами, принялись 'разрезать' воинство интервентов надвое. Николай - единственный кто в нашей команде не имел щита - только что, не опережал своего друга, махая саблями, как заправский казак, отправляя всех, кто оказывался в зоне досягаемости, туда, откуда не возвращаются. Я делал то же самое, прикрывая Кузьму с тыла и фланга. Ратники, выстроенные шеренгой, заворачивали строй, следуя одним краем за богатырями. Лучники словно 'пулеметы' посылали стрелу за стрелой, выцеливая арбалетчиков и тех, у кого в руках имелся 'гром'.
Я шел за Кузьмой, стараясь не отставать, орудуя топором и щитом, и не упускать никого, а тот, словно грейдер, горнул в стороны и под себя всех кто был на его пути. Маэстро поступал также. Я и Николай, мы никого не щадили, всех отправляли на тот свет. Прошлись здоровяки по упавшим интервентам, мы, для надежности, добавляли саблей или топором. Показался, кто из-за щита, - упал, не упал, кричит с поднятыми руками, пофигу - отправляли его туда же. Времена нынче жестокие и оставлять за спиной того, кто может добавить железа в твой организм, нет уж, увольте. 'Жизнь не рубашка'.
Ратники не отставали и теснили орущих интервентов щитами, не забывая при этом пользоваться своим оружием. Лучники продолжали посылать стрелы во врага, уже не прячась за щиты своих товарищей и не заботясь о безопасности. Американцев хоть и много, но вояки из них никудышные.
Здоровяки дошли до края борта и скинули за борт нескольких янки, не успевших отскочить в сторону. После чего бросили щиты, взялись за оружие и разошлись в стороны. Нас с Николаем это тоже касалось. Ратники, теперь разделяли палубу на две части, от борта до борта. Я и кузнец присоединились к тем, кто давил интервентов к корме, Маэстро и Чуйка, соответственно к носу. Но образовалась одна проблема, ратники, перегородившие палубу, не могли разорвать строй, и дать богатырям показать свою удаль. Маэстро смог решить эту проблему для Чуйки, он его просто перекинул через строй и тот веселился от души. А сам подбирал с палубы что-не-попадя и кидал в интервентов.
На нашей половине, Кузьма решил эту проблему только для себя. Эта громадина, закованная
– Биденко, Пороховщиков, доложить о потерях в группах. Маэстро опроси кого-нибудь, что в трюмах, количестве янки, рабов и тому подобное. Чуйка, твою мать, хорош, выискивать несогласных, видишь все с поднятыми руками, пойди лучше проверь, не укокошил ли Синельников языка. Кузьма, подожди ты ломать люк трюма, нужно сперва разобраться с теми, кто сдался на палубе.
Без потерь, с нашей стороны не обошлось, двое легкораненых ратников, наступивших, в пылу схватки, на что-то острое и Вадик.
– Что с ним?
– спросил я Диму, который командовал группой на носу корабля.
– Болт 'грома' попал в брюшину.
Я посмотрел в глаза Пороховщикова, но тот лишь отрицательно покрутил головой.
Вадик полулежал у борта, опершись боком на фальшборт, и когда я увидел, какая у него рана, мне даже стало не по себе. Болт прошел под углом, войдя в живот, и углубился в нижнюю часть кентавра. Из живота виднелся лишь небольшой хвостовик, но Вадик все еще был жив.
– Ис.., искупил ... я ... свою вину ... богатырь?
– спросил у меня Вадик, часто дыша, и держась за жизнь из последних сил.
Я присел рядом с ним и посмотрел в глаза умирающего в муках и увидел в них столько страха, что хватило бы на десяток.
– С лихвой - сказал я.
Некоторое время Вадик продолжал часто дышать, а потом снова заговорил.
– У ... меня ... есть жена и сын ..., позаботься о них - я хотел ответить, но Вадик продолжил - пообещай ... мне, ... что мой сын будет воспитан воином, ... я не хочу, ... чтобы он кончил ..., как я...
Витя говорил, а его дыхание становилось все медленнее и медленней. Жизнь покидала его тело, он уходил вслед за теми, с кем мы только что сражались.
– ..пообещай, прошу - держать из последних сил, просил умирающий кентавр.
Что мне оставалось делать, конечно, я пообещал все, что просил Вадик, хоть и знал, что обещание, данное тому, кто находится 'по обе стороны', обязательно нужно исполнять. Иначе проклятие постигнет не только того, кто его давал, но и весь его род и смерь, станет самым легким, что будет происходить с ними.
– Миша, - позвал я, когда тело кентавра перестало содрогаться, а его взгляд стал стеклянным.
– Я здесь - услышал я за своей спиной.
– Ты знаешь, где находится его семья?
– Да, они живут по соседству с моей, в Великограде.
– Как вернемся в Курохтин, отправляйся за ними, свою семью то же перевози.
– Продолжая смотреть на покойного, я обратился к Биденко - Витя возьмешь десяток Кобзаря, Степанович выдаст денег на дорогу и отправляйтесь с Мишей.
– Но..
– Я сказал, ты услышал, - 'резанул' я - на обратном пути, семьям может понадобиться охрана.