Древний свет

Джентл Мэри

Она говорит как тот, у кого чужих воспоминаний больше, чем своих. Как солнце на поверхности реки: в течение минуты все — блеск, все — Рурик, а затем свет перемещается, и под этой поверхностью такие глубины…

Я слышала слабые, отрывочные щелчки: далекие звуки применения реактивного оружия. Царивший вблизи шум заглушал их. Кто-то вскрикивал невдалеке, другой голос всхлипывал от боли, и я, повернув голову, увидела ортеанца, склонившегося над одним из раненых и поившего его какой-то жидкостью — атайле, чтобы успокоить боль? Взглянув в другую сторону, я увидела лицо землянина. Чернокожий тихоокеанец с волосами, скрепленными на затылке в хвост,

сидел возле меня на корточках. Его взгляд был прикован к далекому городу, и мне показалось, что прошло не менее часа, прежде чем я смогла вспомнить его имя.

— Лутайя?

Он взглянул на меня, затем назад, через плечо, на лагерь, и снова на меня.

— Врач где-то здесь… не волнуйтесь: с вами все будет в порядке. Лежите спокойно.

На спине его, подвешенная на каком-то оказавшемся под рукой, связанном узлами ремне, громоздилась аппаратура ЭВВ-репортера. На коленях комбинезона темнели пятна. Солнечный свет, освещавший лицо, выдавал напряжение, глаза были воспалены от долгой работы, и хотя он пытался меня утешить, в голосе чувствовалась усталость.

Болеутоляющее средство . Я узнаю ощущение: время замедлилось или совсем остановилось… У меня во рту его кислый вкус. Не задумываясь, я подтянулась на локтях; от головокружения у меня потемнело в глазах, и я подумала, что наверное, от этого стало больно, поняв, что ничего не чувствовала правой стороной тела: полное онемение от плеча до бедра и лодыжки… Часть комбинезона на моей ноге была обрезана. От бедра до ступни ногу закрывал чехол из серого восстановительного вещества, и я протянула вниз руку, прикоснулась к его жесткой, теплой поверхности. Какое у меня повреждение… нет, теперь это неважно.

—  Я нашел вас. — В голосе Лутайи чувствовалась детская гордость. — Не знал, что в поселении застрял кто-то из наших. Думал, что раненые здесь — все туземцы. Спустился сюда. Сделал неплохие кадры. А вы — приз.

Он схватил меня за руку, когда я попыталась сесть и справилась с этим, ощутив позывы к рвоте от внезапно подступившей тошноты; он докучал мне не больше, чем одна из кишевших вокруг мух кекри . Голубое, зеленое и черное: мухи кекри облепили раны и неподвижно лежавшие невдалеке тела.

— О, Господи! — потрясенно запротестовал он. Потом добавил: — Кеннавэй… сюда! У нее истерика…

Я подавляла смех, зажимая рот грязной рукой, раскачиваясь взад и вперед. «Меня кто-то слышит» , — подумала я. Бекамиловое одеяло, на котором я лежала, было большим, и дальний его край прикрывал что-то неподвижное: тело, от которого я видела только одну ступню и лодыжку…

— Это… нелепо…

А солнце было жарким, жарким до тошноты; по лицу у меня тек пот, и я кое-как смогла перекатиться, волоча за собой онемевшую ногу, как неживой деревянный протез, и потянуть на себя ткань из бекамила . Под нею не было ничего нелепого. Только ее лицо и темное тело в загрязненных сорочке и брюках и более темное пятно кровоподтека на коже над выгнутыми ребрами. И лицо, осунувшееся в вечном сне. Кожа, запавшая вокруг глаз, так, что видны кости черепа…

— Сломанное ребро пронзило легкое, — без особого интереса сказал ЭВВ-репортер. — Чем не сюжет для ЭВВ, как вы считаете, Представитель?

Совершенно спокойно я подумала: «У тебя задето самолюбие, потому что я не благодарю тебя за то, что ты привел врача». Словно марионетка, я проговорила подходящие слова.

Теперь,

сидя, я могла видеть весь временный лагерь беженцев. Всюду меня окружали бекамиловая ткань, натянутая на палки, небольшие костры, толпящиеся люди, отдельные группы которых тянулись в сторону римонских холмов, и я какое-то время с удивлением смотрела на них, прежде чем заметила, что добрая половина их была в мантиях мешаби Пустынного Побережья, что они смешались с прочими, были невредимы и на них почти не обращали внимания.

— Что такое?..

Лутайя встал, глядя через долину в сторону города. Eго тон был резок.

— Я переслал свои репортажи, Представитель. Это все, что меня заботит. Если ваша Компания предпочитает вести огонь по этому поселению, если… — он замолчал. И добавил не так громко: — Кажется, теперь туземцев мало волнует, кто есть кто. Они все бегут. И это не имеет значения, когда вы находитесь под огнем. Вот и Кеннавэй.

Подошла женщина в комбинезоне Компании. Я узнала чернокожего врача, который говорил со мной с орбитальной станции, когда я связывалась с нею насчет Дугги. Женщина улыбнулась и отрывисто сказала:

— Скоро будет транспорт. Как вы?

Как! Но болеутоляющие средства не дают мне ничего чувствовать. Я попыталась произнести что-нибудь, и она опустилась на колени, поднося фляжку к моим губам:

— Глоток… этого достаточно.

Вода была тепловатой на вкус, обеззараженной, замечательной.

Небо конца второй половины дня…

Чистое, голубое, в дневных звездах: и ослепительный белый свет Звезды Каррика над моим правым плечом. В голове запульсировала боль. Левой пяткой и руками — когда же их перебинтовали? — я уперлась в землю и попыталась встать: ухватилась за Кеннавэй и встала, и та немедленно заворчала:

— Не нагружайте ногу, иначе повредите ее еще больше, чем она уже повреждена! Я из кожи вон лезла не для того, чтобы вы снова испортили…

— Связь восстановлена?

— Сядьте. — Она снова посадила меня на землю. Колено не причиняло боли. Оно принадлежало мне не более чем какая-нибудь деревяшка: зачем мне стараться не повредить его?

Перебинтованными руками я ощущала тепло земли: его воспринимали кончики пальцев. Дул слабый теплый бриз. Он шевелил волоски на моих голых руках. Ближние палатки скрывали заросли киза , бурая листва которого уже пестрела точками светло-голубых плодов: лето начинало переходить к осени, к холодным дням, к жестоким зимним морозам… Я смотрела по сторонам на безымянные лица. Где мои друзья, те, что были в городе? Где знакомые мне люди? Я не могу спросить об этом у каждого костра, у каждой палатки, у каждой груды тел, ожидающих кремации… ах, Боже, я не могу оставаться в вечном неведении! Но только обилие тел и прошедшее время лишают меня теперь надежд на это.

— Сделайте для меня кое-что, — попросила я. — Я хочу… мне нужно, чтобы они доставили что-то с острова Кумиэл. Кумиэл по-прежнему… это неважно. Скажите им, что я везу… доставляю тело, чтобы похоронить его. Я хочу…

Это для нее способ вернуться домой достойным образом. На лице Кеннавэй отразились непонимание, раздражение, и я подумала с налетом того самого мрачного юмора, что смею говорить об этом, когда они так заняты в этот момент.

Маневрируя негнущейся, онемевшей ногой таким образом, чтобы она не мешала мне перемещаться, я смогла осторожно обернуть желтовато-серым бекамиловым одеялом холодное тело Рурик и села рядом, ожидая их прихода.