Древо Жизора
Шрифт:
В этот миг Ришар вспомнил черноглазого тамплиера. Он! Он убил беднягу Клитора, глупого старикашку-трубадура, виконта де Туара. Ришар еще раз обернулся и вновь встретился с презрительным черным взглядом.
Ему сделалось страшно, будто за его левым плечом стояла его грядущая смерть.
Жан де Жизор благополучно совершил путешествие, по Средиземному морю и в довольно большой компании вернулся в свой родовой замок. С ним вместе ехало более сорока тамплиеров, помеченных лапчатым крестом, которых Жан убедил в том, что великий магистр де Ридфор - предатель, купленный Саладином, и именно из-за него крестоносцы оказались изгнанными из Святой Земли. Кроме этого отряда Жак привез с собой еще пару десятков иерусалимцев, у которых на щеке красовалось
В Жизор они прибыли как раз накануне съезда королей, комтурия жила ожиданием Генри Плантагенета. Комтуром здесь, по-прежнему, был славный малый Альфред де Трамбле. Он был ужасно рад приезду сенешаля Жана и не скрывал своей радости, потом спохватился и совсем по-детски зарыдал, вспомнив об утрате Иерусалима, о которой ему напомнила метка на щеке де Жизора и всех его спутников. Затем в Жизоре появился король Генри, который не так рад был приезду сенешаля Жана, но учтиво приветствовал его и подробно расспросил обо всем, что произошло в Святой Земле за последний год.
И вот теперь Жан де Жизор вновь стоял около своего вяза, присутствуя на съезде королей в свите Генрихи. Он с величайшим интересом со стороны рассматривал тридцатилетнего героя, уже заслужившего столь громкое львиное прозвище, и нетрудно догадаться, о чем он думал, глядя на Ришара: "Вот об этом рыжем, смазливом дураке, похожем на свою блудливую мать, судачат все кому ни лень от Лондона до Триполи! Что они нашли в нем? Он высок и статен, но ведь и я высок ростом. Он сочиняет стишки. Но ведь я слышал их в исполнении одного зачуханного жонглера. Ничего особенного. Он бесстрашен в бою, А толку-то? Говорят, он хочет сразиться с самим Саладином. Ну-ну!"
Наконец, был заключен мирный договор, скрепленный печатями и подписями монархов. После этого заговорили о делах в Святой Земле. И тут Ришар и Филипп-Август объявили о том, что они уже приняли на себя крест и хотят возглавить новый поход ко Гробу Господню. Жан де Жизор с удовольствием отметил, как побагровела шея у короля Генри. Ведь он хотел сейчас объявить всем, что намерен возглавить крестоносное ополчение. Ну и дела! Сын-то обскакал отца! "Не быть этому миру долгим"-, - внутренне усмехаясь, подумал Жан де Жизор. Он вновь уставился на Ришара, стоящего теперь рука об руку с королем Филиппом. Лютая ненависть к обоим сжала сердце сенешаля.
"Не видать вам Иерусалима, как собственного копчика!" - молнией пронеслось в его пустующей душе, и он даже вздрогнул, испугавшись - ему почудилось, что он произнес это вслух.
К нему вновь вернулось казалось бы забытое чувство медленного подспудного варения, которое он испытывал, когда жил здесь, в Жизоре, сеньором, будучи еще молодым. Что-то неясное бродило внутри, там, где должна находиться душа, что-то рождалось - какая-то мысль, идея, цель. Жан знал одно - именно он, а не Саладин и никто другой, должен сокрушить этот новый крестовый поход, о котором уже повсюду трубили, ожидая, что он начнется уже чуть ли не весной. Ведь император Фридрих Барбаросса тоже принял крест и дал священный обет освободить Гроб Господень от Саладина.
Жану исполнилось пятьдесят пять лет, но глядя на вечный вяз, он говорил ему: "Мы с тобой едины. Мы с тобой будем жить всегда. Только ты и я настоящие властители мира". И вяз зеленел новой листвою, словно ему было не сотни лет от роду, а двадцать или тридцать. А заодно с ним и сеньор Жизора чувствовал себя моложе.
Мысль, идея, цель родилась мгновенно в один из этих весенних дней. Новый орден! Он должен стать основателем нового ордена. Ордена изгоев. Костяк его составят
По прибытии в Триполи тамплиерская казна была передана великому магистру де Ридфору, но многое из того, что было особенно ценным, Жан утаил при себе, и теперь с этими реликвиями, большинство из которых были изготовлены в свое время умельцами в мастерской Тампля, Жан отправился в Орлеанскую общину.
Проводив его, Жан де Фо загрустил, а Мари вздохнула свободно и начала готовиться к давно задуманному. Она чувствовала, что ребенок, сидящий в ее чреве, родится еще худшим уродом, нежели предыдущий. Ей было отвратительно носить его в утробе и не хотелось жить. Но она боялась совершить что-то с собой в присутствии Жана, а как только он уехал, Мари принялась беседовать внутренне с неким высшим существом, которому она поверяла все свои потаенные мысли и чувства. Образное воплощение этого существа нашлось вдруг в гигантском древе, растущем посреди поля возле Жизорского замка. Мари стала приходить сюда и часами разговаривать с вязом, убеждая его в необходимости ее исчезновения из мира.
– Я и господин Жан, - говорила она, - единое существо. Поэтому наши дети рождаются уродами, а господин Жан такой злой. Когда я исчезну, он станет добрым, к Агнессе вернется зрение, у Гуго смоется ужасное родимое пятно, а у Жерара станут пальцы, как у всех обычных людей. Вот почему я и прошу разрешения совершить задуманное, ты уж не сердись на меня.
В начале лета Жан де Жизор в весьма радостном расположении духа вернулся домой. Он вез при себе документ, подписанный членами Высшего совета Орлеанской Сионской общины. В документе удостоверялись полномочия Жана в качестве навигатора ордена Креста и Розы. Но и это еще не все. За каких-нибудь два с половиной месяца ему удалось так обработать обитателей Сен-Жан-де-Блане, что его избрали одним из трех великих магистров самой Сионской общины. В этом ему помогла одна фальшивка, состряпанная переписчиком Тибо и евреем-каббалистом Элиагу, в которой родословная Жана возводилась чуть ли не к самой Марии Магдалине.
– Ах, как хорошо, что вы приехали, мессир!
– увивался вокруг Жана бывший прецептор Иерусалима де Фо.
– А у нас тут такое несчастье, такое горе, что я не знаю, как и сказать вам о нем.
– Что еще за горе такое? Не тяни!
– Наша Мари... Ее больше нет с нами.
– Сбежала?!
– Хуже. Она умерла. Ее нашли под великим вязом. Бедняжка расшиблась насмерть. Она зачем-то полезла на дерево, сорвалась с него и упала. Священник отказался отпевать ее и хоронить на общем кладбище, сказав, что это самоубийство.
– Ну, это не худшая из бед, - равнодушным голосом отвечал Жан де Жизор, поднимаясь по ступеням крыльца в главную дверь донжона.
– Что именно?
– удивился бывший иерусалимский прецептор.
– Разумеется, то, что ее не похоронили со всеми вместе, - презрительно посмотрев на де Фо, промолвил сеньор Жизора.
– Ну а то, что она погибла, это, конечно, прискорбно.
Весть о гибели Мари-Жанны поначалу не слишком огорчила его, но потом он долгое время скучал по ней, ему не хватало ее блаженной, пришибленной улыбки, ее внезапных проблесков ума и высказываемых в такие минуты весьма точных замечаний. Но он занялся созданием нового ордена, Креста и Розы, главой которого он отныне являлся. Название он придумал сам. Креста - потому что костяк нового ордена должны были составить иерусалимские изгнанники, имеющие на щеке отличительную метку - лапчатый крест. А Розы - потому, что... Просто потому, что так ему нравилось. Он сентиментально любил розы, к тому же, Жизор всегда славился разведением роз. А еще потому, что щит Давида аллегорически назывался Розой Сиона.