Дрейфус... Ателье. Свободная зона

Грюмбер Жан-Клод

Мотористы. Единственный стоящий кадр, и ту забирают… Так где ты прячешь своего альфонса, Мари?

Жизель и Мари достают бутылки. Тем временем Симона сбегала в соседнюю комнату и возвратилась оттуда с подарком.

Симона (дождавшись тишины). От имени всех, кто с тобой здесь работает…

Мари рыдает и обнимает Симону.

Мари. Ну зачем, не надо было.

Симона (тоже сквозь

слезы, обнимая и крепко целуя Мари). Будь счастлива, будь счастлива…

Мими. Ну все, прорвало: бурный поток! Музыку, где музыка, черт побери!

Поет. Все по очереди целуют Мари, которая держит в руках распакованный сверток с подарком и заливается слезами.

Мадам Лоранс (уже в пальто, сухо). Я тоже участвовала в подарке, так что примите, деточка, мои поздравления.

Мари (крепко целуя ее). Спасибо, спасибо.

Вбегает Леон. У него в руках патефон и несколько пластинок. Он ставит одну из них — танго на идише.

Мими. Это что еще?

Леон. Танго. Не слышали танго?

Симона (объясняет Мари и Жизель). Нет-нет, это не немецкий, это идиш. (Захлебываясь от смеха, пытается переводить им пошленькие слова песни.)

Жизель. А что это за язык такой — идиш?

Симона. На нем говорят евреи.

Жизель. И ты на нем говоришь?

Симона. Да.

Жизель. Значит, ты еврейка?

Симона. Ну да.

Жизель. Ну да, естественно, глупый вопрос. Но как-то чудно…

Симона. Что тут чудного?

Жизель. Ничего. Про месье Леона я знала, про его жену тоже. Но ты… как-то не представляю… Как-то странно… Как-то… странно… Хотя в общем тут нет ничего… Кстати, может, тогда ты мне объяснишь, что в действительности произошло между вами и немцами во время войны?

Симона потеряла дар речи. Жизель продолжает.

Ну, то есть… вот чем ты объяснишь, что вы, евреи, и они, немцы… ведь между вами… Я извиняюсь… ну, как бы это сказать?.. Между вами столько… столько… общего… ты согласна? У нас тут на днях с моим шурином как раз вышел разговор на эту тему. Он мне говорит: «До войны немцы и евреи — это было два сапога пара…»

Симона не произносит ни слова, только смотрит на Жизель.

Леон (танцуя с Мари, подталкивает гладильщика к Симоне). Ты разве не танцуешь?

Гладильщик. Кто, я?

Леон (пихнув его прямо в объятия к Симоне). Не теряйся, приглашай. У нее всего два ребенка и трехкомнатная квартира.

Две парочки кружатся по комнате. Остальные перебрасываются шутками, чокаются. В углу, зажав в

руке бокал, в пальто и с сумкой на коленях сидит мадам Лоранс. Гладильщик молча, сосредоточенно, боясь сбиться с такта, ведет Симону, явно взволнованную танцем. Леон что-то нашептывает на ухо Мари, та краснеет и хихикает. Низенький моторист бойко подхватил Мими и повел ее в стиле «мюзет», обжимая и рассказывая какие-то байки по-польски. Та подмигивает Симоне, давая понять, что вот, мол, как надо танцевать с мужчиной. Танго кончилось. Леон кидается к патефону, чтобы перевернуть пластинку.

Элен (она стоит рядом с патефоном). У тебя есть что-нибудь другое?

Леон. Что именно?

Элен. Не знаю. Что-нибудь более нормальное.

Леон. Не понимаю, что ты хочешь сказать.

Элен. Некстати это здесь, непонятно?

Леон. Что некстати?

Элен пожимает плечами. Леон старается сдержаться.

Что некстати?

Элен пожимает плечами, отходит от него. Леон идет за ней. Тем временем зазвучала новая мелодия в ритме вальса, тоже на идише.

Что некстати?

Элен. Я ничего не говорила, я ничего не говорила, всё очень кстати. Всё!

Леон. Нет, ты говорила, говорила!

Жизель (целуя Мари.) Мне пора бежать. Тебя тоже это ждет в скором времени: задержишься на десять минут, дома уже скандал.

Мадам Лоранс (встает, слегка навеселе). Я иду с вами… (Мари.) Надо его, дорогуша, дрессировать, непременно дрессировать, иначе…

Симона (гладильщику). Пойдем еще?

Гладильщик. А под это можно?

Симона. Это вальс.

Гладильщик. Не уверен, что у меня получится…

Симона. Надо просто кружиться, и всё.

Гладильщик. Вам это нравится?

Симона. Что, танцы?

Гладильщик. Нет, идиш.

Мими (по-прежнему; кружась в объятьях низенького моториста). Эй, парочка, как там у вас, все на мази?

Гладильщик (обнимая Симону). Рискнем?

Симона. Рискнем.

Гладильщик отчаянно, невпопад, крутит Симону. Они едва не падают. Симона весело смеется, гладильщик извиняется. В сторонке Леон и Элен продолжают переругиваться.

Сцена пятая

Ночь

1947 год. Ателье погружено в полумрак. При свечах (или при свете керосиновой лампы) работает Симона. Дожидаясь, когда она закончит, гладильщик сидит без дела на гладильном столе.