Дрейфус... Ателье. Свободная зона

Грюмбер Жан-Клод

Симона (в сердцах, с трудом сдерживая слезы). Но все учреждения по выходным бывают закрыты!

Мими (Симоне). Да что ты, дура, с ним споришь, думаешь, это что-то даст? Беги скорей куда надо и не боись, я тебе потом расскажу конец…

Симона оглядывается на Леона, тот отворачивается. Тогда она выходит. Леон опускается на ее табурет, некоторое время сидит опустошенный, не говоря ни слова. Мастерицы молча принимаются за работу.

Леон (обращаясь к Мими).

Умеешь брать глоткой, да?

Мими. Спасибо, стараюсь, как могу… (Пауза.)

Леон. В таком случае, постарайся, со своей глоткой, объяснить, что ей это даст: бегать вот так, теряя здоровье, из конторы в контору?

Мими. Она что, не должна добиваться права на пособие — одинокая, с двумя детьми?

Леон. Ее пособие здесь. Здесь! (Стучит по столу.) Будет вечером оставаться сверхурочно на один час, прекратит весь день носиться, высунув язык, и заработает себе свое пособие. Что, разве не так?

Жизель. Она не может оставаться вечером.

Леон. Почему? Кому это мешает? Подъезд не запирается… Я же остаюсь…

Мими. Но вы-то, когда возвращаетесь домой, спокойненько ставите свои копытца под стол, а на столе вас уже дожидается рагу — с пылу, с жару. А ей надо еще бежать в магазин и жратву готовить мальчишкам.

Леон (качая головой). При желании можно все успеть… Нужно только уяснить для себя, что имеет смысл, а что нет. Ну с какой стати ей вдруг дадут пособие, в честь чего?

Жизель. Так ведь ее муж был депортирован, правильно?

Леон. Ну и что? Он, мадам, даже не был французом. Французом даже не был. У нее нет никаких прав. Ни на что! Пособие дают французам, а не апатридам румынского происхождения! Кто это будет за него платить? Французы? С какой стати? Румыны? Да они его и знать не знают, ему было двенадцать лет, когда он уехал из Румынии, им на него плевать. Может, такие же апатриды, как и он сам? Что-то не похоже. Всех апатридов упекли в лагеря вместе с ним, а те, которые уцелели и вернулись, они все чокнутые, вроде нашего бывшего гладильщика, помните?.. И вообще, кому сегодня до этого еще есть дело? Растут новые лагеря, не успели расплатиться за старые, как уже растут новые.

Мими. Она ходила к этому, ну, как его, адвокату-защитнику, он должен ей посоветовать…

Леон. Во-во, к «адвокату-защитнику», он «посоветует».. Тьфу…

Делает жест, который должен означать: «С кем я разговариваю?» Встает, подбирает злополучный пиджак, раздумывает, как с ним поступить, в конце концов комкает его и зашвыривает под гладильный стол. Выходит. Мастерицы все это время продолжают работать, избегая смотреть в его сторону.

Мими (не отрывая глаз от шитья). Дело не в отделке, а в крое. Кроит-то он как? Одной левой… Можно подумать, что мои петли виноваты в том, что пиджак криво сидит или что рукава перекручиваются… Да вы только посмотрите на мои петли, где еще вы найдете такой класс? Если бы устроили конкурс на лучшую петельщицу, я бы точно стала чемпионкой мира… Нет, нет, вы глядите внимательно, я на полном серьезе. Они ж как живые, мои петельки, они ж своими глазенками на вас смотрят, вот-вот заговорят. И ведь откуда что берется? Шелковой

тесьмы не дают, нитки гнилые, рвутся, путаются… Нет, честное слово… Бывают дни… Думаешь: на кой черт я вообще работаю?.. Наверняка только потому, что это сейчас модно… Хозяин орет на меня… у меня нет ничего… ничего… чулок нет… комбинации нет… мыла хорошего нет… Ничего! И вообще, я хочу шоколада! Да, хочу шоколада!

Жизель. Ты чего это, Мими, с цепи сорвалась?

Мари. У тебя столько желаний?

Мими. А по-твоему, я не права? «Никаких ограничений»… Для них — да, но только не для нас. Что у нас есть? Даже бумаги в клозете нет, нечем подтереться…

Вошла Элен. Мадам Лоранс и Жизель покашливанием пытаются предупредить Мими. Та замечает ее, однако продолжает.

Ну и что? Чего мне стесняться, могу и при мадам Элен повторить: мои петли ни при чем, виноват покрой…

Элен продолжает развешивать на высокой перекладине пиджаки. Скорее всего, те самые, которые только что вернул Макс.

Сцена седьмая

Свидетельство о смерти

1949 год. Вторая половина дня. За общим столом работают Мими, Жизель и мадам Лоранс. За отдельным столиком — Элен. У гладильного стола — новый гладильщик Жан. Входит Симона, торопливо снимает пальто и надевает рабочий халат.

Элен (Симоне). Получили?

Симона кивает утвердительно.

Покажите.

Симона достает из большого конверта лист и бережно протягивает его Элен. Садится за стол и принимается за работу. Элен негромко читает.

«Свидетельство о смерти… Решение гражданского суда департамента Сена… Суд имеет основание заявить, что господин… скончался в Дранси, департамент Сена». Скончался в Дранси? Почему они написали «в Дранси»?

Симона (не поднимая головы от шитья). Так у них принято.

Элен (невольно повышая голос). Что значит принято?

Симона, не отвечая, сосредоточенно шьет. Элен продолжает читать.

«…скончался в Дранси, департамент Сена, 3 марта 1943 года»… Нет, как это понимать? Он что, шел по городу Дранси, подвернул ногу на тротуаре и умер?

К ним подходит гладильщик Жан, берет документ и тоже читает, Элен старается взять себя в руки. Симона работает с безучастным видом.

Жан (изучив содержание, принимается объяснять). Они в свидетельстве ставят последнее зафиксированное местопребывание покойного… Тут указаны дата и место его отправки… Это чтоб все выглядело… более… (Подыскивает слово.) Более легально.

Элен (перебивая). Дата отправки куда? Куда? Они же не пишут, что это дата отправки, они пишут «скончался в Дранси, департамент Сена», и точка.

Жан, ничего не ответив, возвращается к своему рабочему месту. Молчание. Элен нервно мерит шагами мастерскую, снова подходит к Симоне.