Дротнинг
Шрифт:
— Верно, — холодно уронил Харальд.
Гейрульф остановился перед помостом — высокий, с двумя косицами в светлой гриве, с густой щетиной, неровной белесой каймой ползущей по впалым щекам. Недовольно нахмурился, тряхнул головой. Крикнул:
— Ты когда-то сказал, конунг Харальд, что за тобой долг! И велел напомнить об этом, если будет нужно. Так вот, я напоминаю!
Харальд приспустил веки, глянул на Гейрульфа невыразительно. В уме мелькнуло — похож на мужика, которого охмурила бабенка. Видно, не зря Асвейг на пиру так и не появилась за столом, где сидели
Но Гейрульф ждал, и Харальд проворчал:
— Я ее не отпущу — если ты об этом, Гейрульф. Свои милости я припас для тех, кто мне верен. Не для врагов.
Люди, стоявшие рядом с мужиком, уже начали торопливо расступаться. Смотрели хмуро на наглеца — и выжидающе на Харальда…
— Я не был твоим врагом, когда остановил колдунью, гнавшуюся за твоей женой! — громко объявил Гейрульф. — И теперь я тебе не враг! Но позволь мне сначала спросить у Асвейг кое-что, конунг Харальд! Может, потом мне даже не понадобится твоя милость — та самая, которую ты обещал на пиру, при всех!
— Да у тебя с того пира хмель из головы еще не выветрился! — зло рявкнул Свальд. А потом посмотрел на Харальда. — Родич, давай я…
— Нет, — буркнул Харальд.
И прошелся взглядом по лицам своих людей. Разглядел вдруг Убби, стоявшего в толпе слева. Смотревшего на него пристально, с прищуром…
Убби уже пропал, мелькнуло у Харальда. И у него тоже была дочка конунга. А ведь добрый был воин. Медом эти конунговы девки для простых мужиков намазаны, что ли?
— Пусть спрашивает, — резко сказал Харальд. — Освободи Асвейг рот, Свальд. Она не так опасна, как Труди или Брегга. И понимает, что пока человек жив — он еще не знает, как умрет.
А начнет болтать чего не следует, тут же решил про себя Харальд, объявлю все колдовскими враками. И тогда уж точно сожгу — за частоколом, с подветренной стороны, чтобы вонь отнесло в сторону от крепости. Только язык ей надо будет отрезать, чтобы вопли не долетели до Сванхильд…
Свальд, скривившись, выхватил нож. Резанул веревку, затянутую поверх кляпа во рту девки. Делал он все быстро — так что Асвейг, когда лезвие прошлось у нее под затылком, покачнулась, едва не упав. Несколько отрезанных прядей упали на помост.
— Говори, — проворчал Свальд, глянув на Гейрульфа.
Мужик еще немного помолчал. Девка медленно облизала дрожащие пересохшие губы. Посмотрела в небо — а затем перевела взгляд на толпу.
Передышка, метнулось в уме у Асвейг. Значит, смерть придет чуть позже.
Она не была этому рада. Плохо, когда смерть затягивается. Уже приготовилась — и вдруг отпустили… но ненадолго, лишь на пару слов. А потом до постыдного сильно осознаешь, как страшно умирать. И хочется многого. Увидеть, как потемнеет к вечеру хмурое серое небо, нависшее сегодня над Упсалой. Как рассветет после следующей ночи…
Будет ли ясным тот рассвет? Или небо опять закроют тучи?
По пересохшему горлу прокатился болезненный, шершавый комок. Асвейг глянула на Гейрульфа, подумала — и то, как он обнимает, уже не узнать. Жаль, что не набралась смелости, не отыскала Гейрульфа сразу же, как только он пришел в
Знать бы еще, куда я попаду после смерти, на удивление равнодушно мелькнуло у Асвейг. Скальды утверждают, что в Вальхаллу пускают лишь самых отважных воинов. В Фолькванг, чертог Фрейи — тех, чьей доблести не хватило на Вальхаллу. А души свободных баб, как и мужиков, умерших не в бою, попадают в Трудхейм, огромные чертоги Тора. Но ее туда вряд ли пустят. Смерть задушенного — это смерть раба, след от удавки на шее все равно что ошейник. Харальд знал, что делал, когда решил их удавить.
А заслуг перед богами у нее с сестрами больше нет — потому что жена Харальда сумела как-то скинуть с себя волчью шкуру. Если владыки Асгарда не окажут им милости, она вместе с сестрами отправится в Хельхейм. Царство Хель, куда попадают души рабов, йоту нов и колдунов.
Хорошо, что я не мужик, стрельнула вдруг у Асвейг нехорошая мысль. У тех, когда они умирают с петлей на шее, по штанам ползет предательское пятно. Но подол милосердней. Даже если она обмочит нижнюю рубаху, шелковое платье прикроет ее позор…
Скорей бы Гейрульф заговорил! Ждать смерти ничуть не легче, чем умирать… или пусть еще помолчит?
Дурак я, зло подумал Гейрульф. И зачем только увязался за дротнинг?
Но ответ он знал. На пиру девка коснулась рукояти его ножа. Пусть он не успел попробовать эту Астрид-Асвейг где-нибудь за сараем — однако нож был протянут и принят. Она обещала ему себя. И она была свободной девкой, по доброй воле выбравшей его. Не добычей, не подневольной рабыней. Выходит, он ей понравился. Вот и захотелось взглянуть на нее напоследок. Ведь понятно же, зачем конунг велел войску собраться перед главными воротами, и потащил туда баб.
А потом девка взбежала на помост — так, словно не боялась смерти. И он не выдержал. Устыдился себя самого. Нож-то он предложил, но все, на что его хватило, это трусливо поглазеть из толпы…
— Зачем ты это сделала, Гунирсдоттир? — резко спросил Гейрульф, глядя на пышногрудую девку, застывшую рядом с ярлом.
Он не стал пояснять, о чем речь — надеялся, что и так поймет Ёрмунгардсон смотрел сверху стылым серебряным взглядом, и Гейрульф ощущал этот взгляд, даже не глядя конунгу в лицо. Тянуло поежиться, по вискам словно водили холодными куриными лапами.
Асвейг пошевелила сухими, бледными губами. Ответила не сразу…
О чем он спрашивает, растерянно подумала Асвейг Может, о том, почему она вместе с другими ведьмами пошла против Ёрмунгардсона? И почему обратила его жену зверем, а затем явилась в Упсалу, оказавшись в конце концов на этом помосте?
Но если скажу правду, мои слова услышат люди Харальда, мелькнуло у Асвейг.
Услышат и разнесут весть об этом по всему Северу.
А потом каждую воргамор, обвиненную в колдовстве — да что там воргамор, всякую бабу, которую заподозрят в ворожбе — начнут сжигать. Выходит, она сама сделает все, чтобы предсказание старой Халльберы сбылось. Пактам было? И взметнутся костры, и взойдут на них все воргамор…