Дрожь и оцепенение
Шрифт:
Никто из них не догадался, что означал этот эпизод для моей начальницы: если бы никто не обнаружил подмышечный позор голландца, она бы еще могла тешить себя иллюзией и закрыть глаза на врожденный изъян возможного жениха.
Отныне она знала, что ничто невозможно между ней и Питом Крамером: иметь малейшую связь с ним было бы страшнее, чем уронить свою репутацию, это означало потерять лицо. Она могла быть счастлива от того, что никто кроме меня, а я была вне игры, не знал о видах, которые она строила на этого холостяка.
Высоко подняв
Таким образом, если она страдала, то большей частью по моей вине. Я подумала, что должна была бы испытывать от этого удовольствие, но я его не испытывала.
Чуть больше двух недель прошло с тех пор, как я рассталась с должностью бухгалтера, когда разразилась драма.
Казалось, в компании Юмимото забыли обо мне. Это было самым лучшим, что со мной могло произойти. Я начинала наслаждаться своим положением. Благодаря полному отсутствию всяких амбиций, я не представляла себе более прекрасной доли, чем сидеть за столом, созерцая смену настроений на лице моей начальницы. Готовить чай и кофе, периодически выбрасываться из окна и не пользоваться калькулятором, были занятиями, которые удовлетворяли мою более чем скромную потребность в поиске работы в компании.
Моя персона так и оставалась бы под паром до скончания времен, если бы однажды я не совершила то, что принято называть оплошностью.
В конце концов, я заслуживала свое положение. Я доказала своим начальникам, что при всех моих благих намерениях, способна быть настоящим бедствием. Теперь они это поняли. Их молчаливым соглашением было примерно следующее: "Пусть она больше ни к чему не притрагивается!" И я с блеском справлялась с моей новой миссией.
В один прекрасный день мы услышали гром в горах: это вопил господин Омоши. Гул приближался. Мы смотрели друг на друга, предчувствуя недоброе.
Дверь бухгалтерии поддалась, как ветхая плотина, под давлением массы плоти вице-президента, который ввалился к нам. Он остановился посреди комнаты и крикнул голосом людоеда, требующего свой обед:
– Фубуки-сан!
И мы узнали, кто будет принесен в жертву карфагенскому идолу чревоугодия. За несколько секунд облегчение тех, кто временно избежал расправы, сменилось коллективным трепетом искреннего сопереживания.
Моя начальница тут же встала и напряглась. Она смотрела прямо перед собой, то есть в мою сторону, но, однако, не видя меня. Великолепная в своем затаенном ужасе, она ожидала своей участи.
На мгновение мне показалось, что сейчас Омоши вытащит саблю, спрятанную в складках жира, и снесет ей голову. Если голова упадет в мою сторону, я подхвачу ее и буду бережно хранить до конца моих дней.
"Да нет, успокоила я себя, это методы других веков. Он будет действовать как обычно: отведет ее в кабинет и устроит
Он поступил гораздо хуже. Был ли он настроен более садистки, чем обычно? Или это произошло, потому что его жертвой была женщина, тем более, очень красивая молодая женщина? Он не отвел ее в кабинет, чтобы задать ей трепку, расправа произошла на месте на виду у сорока служащих бухгалтерии.
Нет ничего более унизительного для любого человека, тем более для японца, а еще того более для гордой и возвышенной мадемуазель Мори, чем подобный публичный разнос. Монстр хотел, чтобы она потеряла лицо, это было ясно.
Он медленно приблизился к ней, словно для того, чтобы заранее насладиться эффектом своей разрушительной власти. У Фубуки не дрогнула ни одна ресница. Она была прекрасна, как никогда. Потом одутловатые губы Омоши задрожали, и из них залпом стали извергаться вопли, которым не было конца.
Токийцы имеют особенность говорить со сверхзвуковой скоростью, особенно когда ругаются. Вице-президенту было мало того, что он являлся жителем столицы, он был еще толстяком холерического темперамента, что загромождало его голос отбросами жирной ярости: вследствие этих множественных факторов я почти ничего не поняла из той бесконечной словесной атаки, которой подверглась моя начальница.
В данном случае, даже если бы я не владела японским языком, я могла бы понять, что происходит: в трех метрах от меня измывались над человеческим существом. Зрелище было отвратительное. Я бы дорого дала, чтобы он это прекратил, но он не прекращал, и рычанию, исходившему из его чрева, не было конца.
Какое преступление совершила Фубуки, чтобы заслужить такое наказание? Я никогда этого не узнала. Но я знала свою коллегу: ее компетенция, ее пыл в работе и профессиональная ответственность были исключительны. Каковы бы ни были ее прегрешения, без сомнения, их можно было простить. И даже если они были непростительны, можно было проявить снисхождение к этой выдающейся женщине.
С моей стороны было наивным задавать себе вопрос, в чем состояла ошибка моей начальницы. Вероятнее всего, ей не в чем было себя упрекнуть. Господин Омоши был ее шефом и имел право, если ему хотелось, найти незначительный предлог, чтобы удовлетворить свой аппетит садиста за счет этой девушки с внешностью манекенщицы. Ему не в чем было оправдываться.
Внезапно, мне в голову пришла мысль, что я наблюдала эпизод из сексуальной жизни вице-президента, которая вполне заслуживала свое название: с такими необъятными физическими данными, как у него, был ли он еще способен спать с женщиной? Зато за счет своих внушительных размеров он был вполне способен драть глотку и этими криками заставлял содрогаться хрупкий силуэт красавицы. На самом деле, он сейчас насиловал мадемуазель Мори, и если он предавался своим низменным инстинктам в присутствии сорока человек, то только затем, чтобы прибавить к своему оргазму наслаждение эксгибициониста.