Дрожь и оцепенение

Нотомб Амели

Я уже приготовилась пропеть второй куплет, чтобы остановить этот тайфун смеха, когда толстяк выговорил:

– Это белый шоколад с зеленой дыней, его делают на Хоккайдо. Отменный вкус. Они великолепно воссоздали вкус японской дыни. Возьмите, попробуйте.

– Нет, спасибо.

Я любила японскую дыню, но мне была отвратительна мысль о том, что ее вкус смешали со вкусом белого шоколада.

Мой отказ почему-то рассердил вице-президента. Он повторил свой приказ в вежливой форме:

– Месьягатте кудасаи.

То

есть: "Пожалуйста, попробуйте, сделайте одолжение".

Я отказалась.

Он начал спускаться ниже по языковым уровням.

– Табете.

Что значит: "Ешьте".

Я отказалась.

Он крикнул:

– Таберу!

Что означало: "Жри!"

Я отказалась.

Он задыхался от гнева:

– Пока срок вашего контракта не истек, вы обязаны мне подчиняться!

– Да какая вам разница, съем я или нет?

– Какая наглость! Не смейте задавать мне вопросы! Вы должны подчиняться моим приказам.

– А чем я рискую, если не подчинюсь? Меня вышвырнут за дверь? Меня бы это вполне устроило.

В следующее мгновение я поняла, что зашла слишком далеко. Стоило лишь взглянуть на выражение лица господина Омоши, чтобы понять, что дружественные бельгийско-японские отношения дали трещину.

Инфаркт казался неотвратимым. Я пошла на попятный:

– Прошу меня извинить.

Ему хватило дыхания, чтобы рыкнуть:

– Жри!

Это было моим наказанием. Кто бы мог поверить, что дегустация зеленого шоколада могла стать политическим актом?

Я протянула руку к пакетику, думая, что возможно в саду Эдема все происходило также: у Евы не было никакого желания есть яблоко, но жирный змей в неожиданном и необъяснимом приступе садизма, заставил ее это сделать.

Я отломила зеленоватый квадратик и поднесла ко рту. Больше всего у меня вызывал отвращение его цвет. Я стала жевать, и к моему великому стыду это оказалось совсем не так уж противно.

– Очень вкусно, - сказала я скрепя сердце.

– Ага! Вкусный все-таки шоколад с планеты Марс?

Он ликовал. Японско-бельгийские отношения снова были великолепными.

Проглотив причину казуса белли*, я перешла ко второй части моей речи:

– Компания Юмимото предоставила мне массу возможностей проявить себя. Я буду ей за это вечно благодарна. Увы, я оказалась не на высоте и не оправдала чести, оказанной мне.

Господин Омоши вначале опешил, вероятно, потому, что уже совершенно забыл о цели моего визита, а потом расхохотался.

В своей наивности я полагала, что, унижая себя ради спасения их репутации, пресмыкаясь, чтобы не дай бог не упрекнуть их ни в чем, я вызову вежливый протест, нечто вроде: "Да нет же, вы были на высоте!"

Однако, вот уже третий раз я заканчивала свою нудную речь, а протест так и не прозвучал. Фубуки, вообще не собиравшаяся оправдывать мои промахи, сказала, что со мной все обстояло

гораздо хуже. Господин Саито, как бы он ни был смущен моими злоключениями, не опроверг моей самокритики. Что же касается вице-президента, то он не только не собирался возражать мне, но и воспринимал мои слова с веселым энтузиазмом.

Все это напомнило мне слова Андре Моруа: "Не говорите о себе слишком плохо, вам поверят".

Людоед вытащил из кармана носовой платок, вытер выступившие от смеха слезы и, к моему великому удивлению, высморкался, что в Японии считается верхом неприличия.

Стало быть, я так низко пала, что передо мной можно сморкаться не стесняясь?

Потом он вздохнул:

– Амели-сан!

И больше ничего не сказал. Я поняла, что для него вопрос был исчерпан, встала, попрощалась и молча вышла.

Оставалась только встреча с Богом.

Никогда еще я настолько не чувствовала себя японкой, как тогда, когда пришла объявить о своей отставке президенту. Перед ним мое смущение было искренним и выражалось вымученной улыбкой и сдавленным иканием.

Господин Ганеда принял меня с чрезвычайной учтивостью в своем огромном, залитом светом кабинете.

– Срок моего контракта подходить к концу, и я хотела с сожалением сообщить о том, что не смогу его продлить.

– Конечно. Я вас понимаю.

Он был первым, кто отреагировал на мое решение по-человечески.

– Компания Юмимото предоставила мне множество возможностей проявить себя. Увы, я оказалась не на высоте и не оправдала оказанной мне великой чести.

Он сразу же ответил:

– Это не правда, вы это прекрасно знаете. Ваше сотрудничество с господином Тенси продемонстрировало ваши прекрасные способности в той области, где вы могли себя проявить.

Ага, все-таки вот как!

Вздохнув, он добавил:

– Вам не повезло, вы пришли в неподходящий момент. Я принимаю вашу отставку, но знайте, что если однажды вы решите вернуться, вам здесь всегда рады. И, конечно, я не единственный, кому вас будет не доставать.

Я уверена, что в последнем случае он ошибался. Однако, я не была от этого менее взволнована. Он говорил с такой подкупающей добротой, что мне стало почти грустно покидать это предприятие.

Новый год: три дня ритуального и обязательного отдыха. В подобной праздности для японца есть нечто драматичное.

В течение трех дней и трех ночей не разрешается даже готовить пищу. Все едят холодные блюда, заранее приготовленные и сложенные в великолепные лаковые коробочки.

Среди праздничных блюд есть одно, которое называется омоши: рисовое печенье, которое я раньше обожала. В этом году, из ономастических соображений, я не смогла проглотить ни крошки.

Когда я подносила к своему рту омоши, я была уверена, что оно сейчас прорычит: "Амели-сан!" и разразиться жирным смехом.