Другая Грань. Часть 2. Дети Вейтары
Шрифт:
— Я не стану торопиться с твоим наказанием. Подождешь до завтра — никуда не денешься. Тробок, надень ему на руки и на ноги оковы, а потом брось в черный барак — в третью камеру.
— В третью? — переспросил помощник, — Господин, но ведь там же…
— Вот-вот, к нему и брось, — усмехнулся Шоавэ. — Не сожрёт, он не детьми питается.
К кандалам Серёжка отнесся спокойно: в плену как в плену. А вот разговор о ком-то в третьей камере внушал глухую тревогу. Воображение рисовало заросшего бородой узника, утратившего разум. Что-то среднее между старым аббатом из "Графа Монте-Кристо",
Немудрено, что в камеру он входил с опаской, медленно, но тут вмешался охранник, сильно толкнув мальчишку в шею и сразу захлопнув за ним дверь. Звеня цепями, Серёжка вылетел на середину помещения и огляделся. Камера оказалась просторной: метров шесть в длину, вдвое меньше в ширину, да и в высоту — тоже метра три. А в дальнем углу сидело настоящее чудовище — дикая помесь ящера и кенгуру. Ростом, наверное, с Балиса Валдисовича, с толстенными задними и тонкими передними лапами и чешуйчатой кожей грязно зеленого цвета, покрытой бурыми пятнами. Удивительно нелепо смотрелась на нём широкая кожаная юбка, немного не доходившая до коленей. Голова монстра была непропорционально маленькой, с вытянутой вперёд мордой, как у колли или ежа. Серёжку чуть не затошнило при виде мясистых толстых губ и крупных раздувающихся ноздрей. Не прибавлял красоты и протянувшийся ото лба до затылка костяной гребень.
На мгновение мальчишка застыл не в силах ни оторвать взгляда от обитателя третьей камеры, ни пошевелиться. Из этого оцепенения он вышел, перехватив взгляд чудовища. Маленькие глазки осматривали его так же настороженно и внимательно, как и смотрел на сокамерника сам Серёжка. Несколько мгновений они испытующе глядели друг другу в глаза, а затем ящер приподнялся и подвинулся к стенке, слово уступая мальчишке место. При этом Серёжка заметил, что за правую заднюю лапу чудовище приковано к стене толстенной цепью. Или ногу? Нет, такую лапу ногой не назовешь. Не даром, что и цепь была раза в три, наверное, толще, чем на Серёжкиных кандалах.
Вообще-то, присесть рядом с ящером было удобно: всю солому, кстати, намного более свежую, чем в бараке, сгребли в этот угол, никакой мебели в камере не имелось, даже табурета. Только голый каменный пол. Но и приближаться к этой махине было страшновато.
— Это ты мне место уступаешь? — поинтересовался Серёжка, пытаясь казаться спокойным и независимым. Получилось не очень убедительно: голос от волнения предательски дрожал.
Ящер утвердительно кивнул. Потом ещё показал рукой на солому. Или передней лапой. Не важно, смысл был ясен: садись, мол, и двоим места хватит.
"Не сожрёт, он не детьми питается", — вспомнил Серёжка слова охранника и пошел вперёд. Сердце бешено колотилось в груди, но мальчишка заставил себя не показывать волнения. Подошел и сел рядом, привалившись спиной к стене и положив ладони на острые колени. Повернув голову до боли в шее, бросил взгляд на ящера — тот смирно сидел рядышком. Похоже, и вправду никакой опасности для Серёжки в нём не было. Вот уж смешно: лучше оказаться в одной камере с ящером,
— Значит, ты понимаешь, когда я говорю? — полюбопытствовал мальчишка.
Утвердительный кивок.
— А сам говоришь?
Отрицательный кивок.
— А почему?
Ящер открыл рот, показав множество мелких белых зубов, и на Серёжку обрушилось жуткое шипение, будто игла включенной на полную мощность радиолы загуляла по волнистой прокладке, которую надо ставить под пластинку. Непроизвольным движением мальчик зажал уши руками. Почти тут же шипение смолкло. Серёжка отпустил руки — тишина.
— Только шипеть можешь? — догадался мальчишка. Ящер подтвердил верность догадки новым кивком.
Серёжки вспомнились книги про старые времена, как наказывали бунтовщиков. Многим вырывали языки, и они на всю жизнь оставались немыми. Может, и этого ящера постигла та же участь?
— Тебе что, язык вырвали?
Сокамерник как-то совсем по человечески вытянул вперёд шею и высунул изо рта язык: тонкий, длинный и раздвоенный на конце, как у ужа.
— Значит, просто не можешь говорить, — подвел итог Серёжка. Как всё сложно в этом мире: в сказках если зверь всё понимает, так он и разговаривает, а тут соображать может, а говорить — нет.
Ящер снова кивнул. Вид у него был какой-то унылый и совсем не страшный. Конечно, мало радости, когда тебя держат на цепи в каморке.
— А ты давно тут сидишь? — поинтересовался мальчишка.
В ответ ящер вытянул в сторону мальчишки руки, с растопыренными пальцами. Ну, не лапы же. Пальцев на каждой руке было по пять, большой отведен в сторону, совсем как у человека. Один палец ящер поджал.
— Девять дней? — на всякий случай переспросил Серёжка.
Ящер кивнул.
— А почему тут, а не со всеми?
И тут же мальчишка пожалел о своём любопытстве. В самом деле, разве можно объяснить, почему тебя посадили в отдельную камеру, если не умеешь говорить? Оказалось можно. Ящер распластался на полу, так, чтобы его голова оказалась у самых Серёжкиных ног, а затем, ухватив мальчишку за лодыжку, потянул его на себя.
— Ты чего? — вскрикнул Серёжка, вскакивая на ноги.
Ящер поставил Серёжкину ступню себе на гребень и отпустил.
— Я-то тут при чём? — изумился мальчишка, убирая ногу. — Да я тебя вижу в первый раз в жизни. И сам в плену…
На этом месте он прервался, догадавшись, что могла бы значить эта пантомима.
— Ты тоже попал в плен?
Уже успевший подняться с пола ящер утвердительно кивнул.
— Только ты в следующий раз предупреждай, когда решишь что-то показывать. А то я чуть не испугался.
В ответ послышалось краткое шипение, которое можно было истолковать, как знак согласия.
— О чем бы тебя ещё спросить? Или хочешь, я расскажу тебе про себя?
Утвердительный кивок в ответ…
— Не понимаю, что это означает, почтенный Шоавэ. Я прихожу забрать своего раба, а меня заставляют идти в твой кабинет. Не кажется ли тебе, что ты относишься ко мне неподобающе? Да будет милостива ко мне Нимэйн, я никогда не пренебрегал заслуженной местью тем, кто позволял себе чинить мне обиды.