Другая история. «Периферийная» советская наука о древности
Шрифт:
Все в моей жизни после Октябрьской революции засветилось по-новому. Я неоднократно говорил, что я мечтаю отдать все собранное и обдуманное мною нашей молодежи. …Скажу вам откровенно, что ваша товарищеская поддержка необходима для того, чтобы еще полнее я мог бы отдать все свои силы единственно прекрасному, что есть в моей жизни – той советской действительности, которая меня перевоспитала и которая дает мне подлинное ощущение настоящей жизни, как человеку, как советскому человеку, общественнику и преподавателю высшей школы 200 .
200
АРАН. Ф. 411. Оп. 13. Д. 36. Л. 22 об.
Наверное, это была действительно кульминация общественно-научной жизни Богаевского, и он сам убедил себя в том, что достижение поставленной цели возможно. После провала баллотировки в 1939 г. стало очевидно, что ему не удастся претендовать на центральные позиции в советской историографии древности. Более того, под ударом вскоре оказалась и его концепция первобытно-общинного характера крито-микенской культуры 201 . Вместе с разгромом ГАИМК был закрыт проект
201
Первый «звонок» еще только намекал на то, что неверна в корне вся концепция, но пока оставлял небольшое пространство для маневра: «Нелепейшая антинаучная схема Быковского о развитии рода и племени нашла свое отражение во взглядах Б. Л. Богаевского на историю социального строя крито-микенского общества» (О вредительстве в области археологии и о ликвидации его последствий // Советская археология. № 3. М.; Л., 1937. С. VIII). С. Н. Быковский (1896–1936) – большевик с 1918 г., активный пропагандист марризма, один из руководителей ГАИМК, арестован за участие в троцкистской оппозиции.
202
Копии трудовых договоров по «Всемирной истории» // СПФ АРАН. Ф. 133. Оп. 1. Д. 1571. Л. 27–27 об., 36–36 об.
203
В начале 1930-х гг. Сергеев несколько неуверенно характеризовал экономический и социально-политический строй крито-микенских городов-государств как монархию, опирающуюся на царское хозяйство «с большим количеством зависимых людей и рабов»; в конце 1930-х гг. он уже однозначно делает выбор в пользу рабовладельческого (восточного типа) характера государств Крита и Микен, см.: Сергеев В. С. История древней Греции. М.; Л., 1934. С. 9–10; Он же. История древней Греции. М., 1939. С. 22. Также Сергеев прямо заявил о несогласии с позицией Богаевского (Там же. С. 26). Богаевский в ответ написал длинную, злую и полную не всегда обоснованных придирок рецензию на первые главы учебника Сергеева, которую так и не опубликовал: РО ИРЛИ РАН. Ф. 49. Оп. 1. Д. 222. Л. 1–47.
Богаевский решил бороться и подал в Бюро Отделения истории и философии АН СССР, которое курировало издание «Всемирной истории», заявление о необходимости обсуждения спорного вопроса, в результате чего было принято решение о проведении 27 марта 1940 г. заседания редакции «Всемирной истории» совместно с сектором истории древнего мира Института истории Академии наук. Богаевскому удалось добиться того, чтобы на заседание были привлечены «заинтересованные лица» – поскольку сам он ни в какой из названных структур не состоял, иным способом попасть на заседание он не мог 204 .
204
Протоколы заседаний Бюро ОИФ (14.01.1940–27.12.1940) // АРАН. Ф. 457. Оп. 1а–1940. Д. 6. Л. 8–11.
Заседание состоялось, но из-за жарких споров продлилось два вечера 27 и 28 марта. Оно проходило в Москве, где сторонников у Богаевского не наблюдалось, да и из ленинградцев его поддержали только Дальский и Тюменев (недовольный, видимо, тем, что ему пришлось отказаться от редактуры III тома 205 ). Струве ожидаемо не приехал, Д. П. Калистов выступал против концепции Богаевского, как и практически все участники. Дальский в кратком виде повторял то, что формулировали Богаевский и Тюменев.
205
См. об этом: АРАН. Ф. 1577. Оп. 2. Д. 12. Судя по всему, Тюменева не устраивала общая трактовка древней истории в готовящемся проекте, а равно и подбор авторов, и в итоге он отказался от редактирования III тома. Это могло оживить его союз с Богаевским.
Чтение обзоров этих заседаний 206 оставляет двойственное впечатление. С одной стороны, позиция Богаевского была однозначно проигрышной: не говоря уже о том, что меньшинству редко удается убедить большинство в любом споре, меньшинством еще и была выбрана раздражающая оппонентов тактика давления фактами, при которой Богаевский иллюстрировал свои тезисы с помощью фотографий и указывал на то, что Сергеев не владеет материалом; фактов было приведено столько, что они утомили присутствующих, но при этом базовые недостатки концепции самого Богаевского им никак не были скорректированы или принципиально развиты по сравнению с 1933 г. Все это давало возможность наносить болезненные удары, как это показывает реакция на замечание Богаевского, что «тронный зал» в Кноссе – это комнатка площадью всего в 15 квадратных метров. Хорошо, замечали противники, Кносский дворец не такой грандиозный, но ведь и Грановитая палата не слишком велика, как и храм Соломона в Иерусалиме 207 . И так далее. Тюменев, давший в свое время резко отрицательный отзыв на ненапечатанную «Грецию до греков», не просто знал о слабых местах концепции, но, видимо, внутренне признавал их, а Дальский был плохим союзником. Так что Богаевский фактически остался в одиночестве 208 .
206
Стенограмма не сохранилась, но Т. В. Шепунова, при явной симпатии к позиции Сергеева (она была сотрудником кафедры истории Древнего мира, которой тот руководил), сохранила подробное изложение речей участников; нельзя исключать того, что она и вела стенограмму: Шепунова Т. В Академии наук СССР. Обсуждение главы «Эгейский мир» для III тома «Всемирной истории» // Исторический журнал. 1940. № 7. С. 135–139; Она же. Дискуссия об эгейской культуре (Обсуждение
207
Шепунова Т. Дискуссия об эгейской культуре (Обсуждение главы для III тома «Всемирной истории»). С. 208, 214.
208
Список участвующих в заседании явно неполон, но исходя из него можно предположить, что Тюменев вообще не пришел на второй день – по меньшей мере 27 марта он отмечен, а 28-го – нет: АРАН. Ф. 457. Оп. 1а–1940. Д. 6. Л. 18–19. Заявления Богаевского, что за ним стоит целая научная школа, вряд ли могли многих обмануть: по крайней мере, выступления одного из представителей этой «школы» (Дальского) было более чем достаточно.
С другой стороны, ирония в том, что он действительно был лучшим и, собственно, единственным специалистом именно по той теме, которая обсуждалась – ни Сергеев, ни Тюменев, ни кто-либо другой из присутствующих таковым не являлся. Рабовладение на Крите не имело даже такой неполной источниковой базы, которую успел к тому времени собрать Струве, говоря о Ближнем Востоке. Единственный аргумент Сергеева, что критские постройки и вообще уровень жизни высшего класса могли быть обеспечены только с помощью труда рабов, в сущности не более обоснован, чем мысль Богаевского о том, что стандартизированные украшения для «сокровищницы Атрея» вполне могли делать отдельные роды. Собственно, в конце заседания Богаевского призывали продолжать работать и возражать, но итог был вполне определенным: глава Сергеева была признана подходящей для «Всемирной истории», а «первобытная» концепция научным сообществом была отвергнута.
Возможности бороться далее уже не представилось. «Всемирная история» в том виде, в котором она создавалась, не будет опубликована – война заставила бросить и эту попытку. Богаевский останется в Ленинграде и не переживет блокаду – умрет 11 мая 1942 г., как раз перед тем, как поставки продовольствия и наступающее лето позволят стабилизировать положение жителей города. Дальский эвакуируется, но после войны будет прозябать в должности младшего научного сотрудника в Музее истории религии и атеизма 209 . Видимо, в послевоенное время он публиковался исключительно по далеким от крито-микенской тематики вопросам 210 .
209
Дальский Андрей Николаевич, младший научный сотрудник. Личное дело // СПФ АРАН. Ф. 221. Оп. 4. Д. 260. Л. 1–3.
210
Дальский А. Н. Наскальные изображения Таджикистана (Древние памятники изобразительного искусста) // Известия Всесоюзного Географического общества. Т. 81. Вып. 2. 1949. С. 183–197; Он же. Наскальные изображения в бассейне реки Зарафшан // Материалы и исследования по археологии СССР. № 15. Труды согдийско-таджикской археологической экспедиции. Т. I. 1946–1947 гг. М.; Л., 1950. С. 232–240. Обе статьи, при наличии минимальных общих замечаний (в первой дана отсылка к «кинетической речи» в теории Марра), являются фактически лишь слегка обработанным археологическим дневником.
Еще одним неожиданным наблюдением в рассказанной истории является то, что Богаевский, казалось бы, все делал правильно. С точки зрения этапов пройденного пути по вливанию в советскую науку он практически полностью повторил траекторию Струве, которая была безусловно успешной. Некоторые отрезки Богаевский проходил даже удачнее. У него было более опасное прошлое, чем у Струве, и оно толкало его вперед. Он был более последовательным и активным сторонником Марра. Он более ярко и зло расправлялся со всем неугодным. Он быстрее и, кажется, лучше прочитал и научился использовать «классиков» марксизма-ленинизма 211 . Он тоже отказался от идеи феодализма в древности и рисовал прямой путь истории: от первобытности к рабовладению.
211
Выступая в июне 1933 г. в прениях по докладу Струве, Богаевский даже указывал тому, как следовало бы учитывать труды основателей марксизма: Богаевский Б. Л. [Прения] // Известия ГАИМК. М.; Л., 1934. Вып. 77. С. 128.
Почему тогда у него не получилось? Утверждать, что для советской науки было принципиально отнесение Крита и Микен именно к рабовладельческим государствам, у нас нет никаких оснований. Можно было бы сказать, что путь Богаевского был испорчен сотрудничеством с Бухариным и другими репрессированными марксистами. Но ведь и у Струве с этой точки зрения было к чему придраться – вступительное слово к его докладу 1933 г. делал тоже репрессированный А. Г. Пригожин.
Можно предположить, что в изгнании Богаевского на периферию сыграли роль два обстоятельства. Первое – его слишком откровенный цинизм, который должен был отвращать даже сторонников. Многим приходилось скрывать прошлое и поступать неблаговидно, но немногие выделялись при этом на фоне других. Поражение Богаевского на московском диспуте поэтому могло быть встречено большинством ленинградских историков с искренней радостью. Да, научное сообщество в советский период совсем не было автономным, но репутация все равно имела значение, и поэтому периоды взлетов и падений, даже типологически сходные, имели такие разные последствия для Струве и Богаевского.
Второе – особенности предложенной Богаевским идеи. При всем значительном сходстве у концепции Богаевского было важное отличие от концепции Струве: она упрощала периодизацию, но усложняла образ эпохи. Для сталинской новой «гражданской» истории, как оказалось, простота образа эпохи была даже важнее линейности периодизации. Первобытность не могла быть с рабами и дворцами, хотя могла повториться. Богаевский ошибочно считал аргумент об эволюционном развитии первобытности сильным, но участников дискуссии нисколько не смущала возможность гибели государства и возвращения первобытности в гомеровский период. Возможно, и здесь его подвел слишком активно принятый марризм с радикальным игнорированием внешнего фактора (дорийского вторжения) и поисками всепронизывающей эволюции. Богаевский был очень гибок, но оборотной стороной его стремления попасть в мейнстрим было то, что он часто сгибался сильнее, чем следовало. При этом «разогнуться», скорректировать концепцию (как это аккуратно делал Струве) он оказался не в состоянии.